18+
Во всем сразу никто не виноват. Каждый виноват в чем-то своем. Во всем виноваты все. Пожалуй, эту фразу из нашумевшего звягинцевского «Левиафана» можно применить к каждому российскому уголку.
Ежегодно в России снимается более 100 фильмов. Для съемок иногда создаются целые новые реальности, каждая из которых со своей географией, архитектурой, даже природой. Зачастую декорации строят из простой фанеры, и их оказывается дешевле и проще бросить, нежели увозить с собой. Фанерной России нет на карте, она разбросана десятками осколков: какие-то незаметно обратились в труху, другие наоборот — пока еще не дали о себе знать. Покинутые здания никому не нужны, они гниют и разрушаются, если только их кто-то не выкупает, чтобы сделать музеем под открытым небом или парком аттракционов.
Иногда фанерная реальность существует обособленно, как построенный для фильма «Золотая Орда» и ставший музеем «город» Сарай-бату: от Астрахани до него 140 километров. А порой фанера и жизнь срастаются, и сама реальность начинает казаться частью кинокартины — как в Териберке из «Левиафана». Декорации там были разрушены самими киношниками, но настоящие обшарпанные дома и ржавые лодки остались и до сих пор привлекают любопытных со всей России. А бывает так, что жизнь восстает против фанеры, как с картиной «Скиф» в Крыму. Видно, местные жители не пожелали себе судьбы Териберки и сами уничтожили декорации до того, как они стали объектом паломничества.
У фанерного маяка, оставшегося доживать свой век после съемок сериала «Смотритель маяка» на хуторе Мержаново в Ростовской области, своя история.
По задумке сценариста действие картины происходит в 1914 году, незадолго до Первой мировой. По Севастополю нестройными рядами ходят демонстранты-революционеры, трясут кулаками, вяло скандируют «Долой царя» и покорно падают, сраженные солдатскими пулями. Смотритель маяка выплывает на лодочке к туркам — купить несколько мешков «товара». Вскрывает упаковку, зачем-то растирает мак по десне, пробует, потом продает казакам, верно, не зная, что борьбу с опиумом начнут только на следующий год. Но смотритель маяка не только наркоторговец, он еще и «спящий агент» раньше времени строящих «тысячелетний рейх» немцев, с которыми борются доблестные отечественные спецслужбы.
Историей в сериале и не пахнет — сплошные анахронизмы, поэтому музеем декорация не стала. Брошенный маяк едва не сгорел, мок под дождями и шатался от ветра, но исправно привлекал любителей шашлыка с пивом. На их фотосессии в Instagram обратили внимание бизнесмены из Москвы, которые решили извлечь выгоду из площадки для отдыха. И вот вновь оживший маяк окреп настолько, что сам начал высасывать жизнь из приютившего его хутора.
Осколок фанерной России вступил в конфликт с осколком России настоящей и, кажется, выигрывает.
Рабочий с обликом сантехника из анекдота копается в какой-то траншее; демобилизованный солдат выходит из магазина «Престиж», в одной руке цветы, в другой покупка; старуха волочит тележку через железнодорожный переезд. Больше на улицах никого нет. Наверное, попрятались от дикого ветра, продувающего хутор насквозь. Сразу за переездом на бетонной стене кто-то черной красной вывел «МАЯК», нарисовал его же и обозначил направление стрелкой. Но дорога почему-то выводит не к маяку, а к длинному зеленому забору и сторожке.
За забором виден старенький автобус с табличкой «Добро пожаловать в Oxyland», видны обрыв, залив, сухая трава, но маяка не видно. Так и было задумано. По всем местным пабликам и главным ростовским СМИ недавно прошла волна публикаций о москвичах, купивших маяк и огородивших его забором, за который пропускают только тех, кто приобретет билет.
Таинственных бизнесменов, Карена и Оксану, обвиняли в самозахвате, в самоуправстве, в лишении граждан доступа к берегу. Предприниматели оправдывались: не захватили — часть земли купили, часть арендовали; прохода к берегу граждан не лишали — пожалуйста, есть окольные тропки, спускайтесь. Но за забором тропок не видно, он закрывает все. Приходится отправляться на поиски конца ограды или кого-то, кто покажет тайный проход.
Кажется, что помощи ждать неоткуда — забор вокруг маяка плавно переходит в заборы частных домов, а сами дома покинуты жильцами на осень и зиму. Но одни ворота распахнуты, а за ними шумит мужичок: приделывает обратно что-то оторванное ветром.
Его зовут Олег, и это уже вторая его дача. Возле первой тоже построили, по его словам, «такую же хрень».
— Дом на одном берегу, а на другом сделали молодежный комплекс. Первый год все было хорошо, а пото-о-ом... Пьянки, салюты… Так здесь такое же начинается! Построили всякие бунгало, шашлыки, пятое-десятое. Вот сейчас ветер: будут жарить шашлыки… Если будет гореть, мало не покажется. Мы как-то раз еле потушили, успели, полтора метра до нас оставалось, зайцев из травы пинками спасали.
С его участка на краю обрыва маяк прекрасно виден: стоит себе чуть вдалеке, безразличный ко всему и всем. Олегу маяк тоже почти безразличен, его больше беспокоит грунт, осыпающийся с обрыва едва ли не на метр в год.
— Раньше тут во, а теперь уж во! — наглядно демонстрирует масштаб обвалов разгорячившийся хозяин земли. — Но смотрите, что я придумал!
Чтобы укрепить берег, Олег придумал скат из покрышек, положил их внахлест, а внутрь каждой насыпал гравия — для тяжести. Такой однобокой пирамидой хозяин дома на обрыве буквально подпер быстро сползающий в воду участок. Конечно же, он разрешил спуститься к маяку по протоптанной им и его домочадцами тропинке. Тем более что она проходила мимо высаженных на косогоре елей, пока что маленьких — из каждой своей поездки Олег привозит по саженцу. Как не похвастаться! В отличие от Олега, отдыхающие саженцев в Мержаново не везут, вместо елей они оставляют кучки мусора и головешки.
Пожелав удачи и помахав рукой, хозяин остался на вершине своей пирамиды. Вдруг, улучив секунду, когда нещадно треплющий округу ветер стих, он закричал с самого верху:
— Ну что за маяк, посмотрите! Маяки ведь на горе стоят, а этот!
Остальные его слова унесло куда-то прочь.
С холмов, в которых местные (да и не только они) видят женскую грудь, к маяку спускаются крошечные туристы, заплатившие за входной билет. Спускаются, потому что маяк и в самом деле построен в низине. А крошечные, потому что до них далеко: по тайной тропе еще идти и идти — мимо валунов, кустарника, полыни, кострищ, развалившихся мангалов и кучек мусора. Крошечными кажутся и рыбаки, которым пришлось уйти на добрых четыреста метров от береговой линии в поисках воды. Дело в том, что мержановский маяк в отличие от большинства своих собратьев стоит не на море, а на берегу Таганрогского залива, с которого ветер угнал воду, оставив глину и илистую грязь.
Впрочем, в своем семействе маяк в Мержаново стоит особняком — кораблям он вообще не нужен: об опасных скалах или мелях суда предупреждает система GPS, а не свет зажигаемой нелюдимым отшельником лампы. У фанерного мержановского маяка лампы и вовсе нет, светить нечем.
Туристы «выросли» до нормальных размеров и уходят обратно к машине: фотографии сделаны, гулять по крутым холмам сложно, смотреть на остатки воды неинтересно, а больше у маяка сейчас делать нечего. Окружающие фанерную башенку бутафорские хаты закрыты на навесные замки или безжалостно забиты гвоздями, соломенные крыши беседок взлохмачены, двор покрыт мелким сором, а кажущиеся каменными плиты фундамента маяка сбросили краску и оказались пенопластом. Впрочем, и среди мержановских домов маяк не выделяется — летом дома брызжут зеленью, фруктами, свежей краской и бликами, а к осени вянут и чахнут, как и маяк без своей свиты из любителей шашлыка.
— Это я им показала это место, — не без гордости сообщает принарядившаяся к разговору Людмила.
Говоря «им», смуглая казачка имеет в виду не немецких шпионов, она рассказывает о том, как показала хутор киношникам. А уже те привезли с собой и маяк, и шпионов, лишив хутор покоя.
Мы беседуем на кухне ее ладного дома в окружении большого плоского телевизора, высокого холодильника, неожиданной для села посудомоечной машинки. У ног как напоминание деревенской жизни трется, выпрашивая кусочек рубленой котлеты, претолстый кот Томик, обладатель искусанного носа.
— В главных ролях были… Забыла! Честно, забыла, — смеется Людмила. Но тут же невозмутимо и серьезно продолжает: — Очень интересна сама декорация, сама постановка, сами артисты, сама одежда, сам быт. Сюжет фильма проходит в 1914 году, ну вы сами понимаете.
На время съемок у маяка кроме киношного появился и настоящий хранитель. По ночам, когда операторы, осветители, актеры и прочие отправлялись в Таганрог отсыпаться, маяк охраняли хуторяне, а среди них и отец Людмилы. Как и киношный, он немолод — почти 70 лет, хотя на вид не дашь больше 50. Упрямый подбородок и прищуренные глаза выдают в нем человека непростого нрава. Поставленный в центр комнаты — для съемки — стул он решительно отставляет обратно к столу: «Что, на допрос меня позвали?» Все 17 дней, что в Мержаново снимали сериал, Владимир Николаевич — так зовут бывшего смотрителя — дежурил, а как киношники уехали, больше у маяка не появлялся. Съемки ему не запомнились, в маяке ничего интересного он не видит, да и вообще, раньше было лучше: лет 50 назад рядом с теперешним маяком был стадион, где парни с хутора гоняли мяч.
Владимир Николаевич уже пускается вспоминать, как хутор жил раньше: с клубом, с рыболовным хозяйством — в общем, крепко, — но дочь обрывает его, мол, давно это было, что вспоминать.
— Разругались мы с этим, как его, новым хозяином, кто он там… Карен. Когда он загнал сюда бульдозер, экскаватор, как начал канавы рыть — мы с ним поругались, полдеревни собралось, чуть не дрались. Говорит: «Я миллионер, я все куплю». Хоть бы дороги сделал, а то машины к нему едут, а дорога наша. Для меня, да и для всего населения, так сказать, от маяка ничего хорошего нет.
Дочь смотрителя не так радикальна в суждениях, все-таки она — старшая хутора, односельчане выбрали, и она, улыбаясь, обходит острые углы: «Кто-то за, кто-то против, мнения разные у людей, всем не угодишь». Сама же она скорее рада появлению маяка.
— Ну во-первых, это красота, люди будут сюда ехать, рабочие места появятся. Потом, что-то историческое останется и будет место — как заповедник.
— Все говорят, что Мержаново — это особое место, все: и в Министерстве туризма, и в Министерстве природных ресурсов и экологии знают, что это прекрасная смотровая площадка, изумительный ландшафт… Геологи с 1919 года считают местность учебным пособием… Все ближайшие 15 миллионов лет развития Земли видны на этом участке — оно перед глазами. Есть такое понятие в геологии как «стратотип»…
У краеведа Бориса Панасюка маяк, можно сказать, отнял любимое дело. Ученый увлекается рассказом и погружается в геологические термины, что дает возможность рассмотреть офис вокруг, хотя рассматривать в нем особо нечего. Линолеум, три пыльных офисных стула, стеллажи вдоль стен, стол и старенький монитор компьютера с открытым сайтом «Донские зори». Он и сам похож на свой офис: усы, старенький свитер, очки без оправы — программист с фотографии 90-х годов.
Самое ценное в комнате — это сам Борис, потому что он знает все: где в Ростовской области спрятано соленое озеро, как рождаются «каньоны донских степей», где найти наскальные рисунки древних дончан.
— Из-за многочисленных оползневых процессов все древние породы и плиты выносятся на берег. Вот неожиданно меня пригласили провести экскурсию в Мержаново — не сказали, какому возрасту. Оказался четвертый класс. За те 40 минут, что мы ехали, я постарался им рассказать, что за породы там, где пыль, где песочек… Приехали, а они все впитали, как губки! Девочка кричит: «Ребята, я Сарматский ярус нашла!»
— Вот я вам сейчас фотографию покажу: это касатик низкий, краснокнижное растение. (На фотографии в самом деле что-то низенькое и крошечное, желтого цвета.) Знаете, где это? Вот прямо на этом месте сейчас проходит дорога, перед спуском к маяку.
На одной из полок к книгам прислонен CD — цифровая версия Красной книги Ростовской области. Панасюк участвовал в создании второго ее издания.
Экскурсии в Мержаново Борис больше не возит, отменил. Куриные кости и другие остатки пиршеств туристов смешались с костями когда-то жившего в этих местах шерстистого носорога, хрупкие касатики погребены под гравием, а нагло маячащая на горизонте декорация отвлекает даже самого внимательного экскурсанта.
— Ну это как огромный фанерный Микки-Маус, понимаете?
Борис рассказывает без какого-то театрального надрыва, просто с усталостью и досадой. К подобным историям он привык: в который раз уже ростовские земли арендуют или выкупают, а спрятанные в них сокровища в лучшем случае закрывают забором, в остальных — перемешивают с мусором, закатывают в асфальт и так далее. Но при этом хозяев маяка он не винит, они только довершают начатое:
— То, что они там строят… Ну это их деньги. И киношники все сделали нормально, в рамках закона. Но звезды сошлись так, что и нынешняя хозяйка маяка тут бессильна, народные массы уже все уничтожили.
На гравийной парковке, разбитой перед забором маяка, пусто. Хлопает плохо прикрепленный к сетке-рабице стенд с правилами поведения. Охранник — еще один смотритель — прячется в будочке. Охранять не от кого, сезон шашлыков кончился.
Хозяйка маяка задерживается, обещает быть с минуты на минуту, и тревожность ожидания усугубляется загадочностью самой владелицы: в репортаже «Вестей Дона» Оксана (так зовут хозяйку) «так и не сняла солнцезащитных очков и не назвала своей фамилии». Сохраняет анонимность и второй арендатор — Карен, с которым, по рассказам бывшего смотрителя, конфликтовали местные жители. И даже досадно, что шпионская интрига раскрывается: фамилия Карена легко обнаруживается в новостной заметке на сайте местной администрации, а фамилия Оксаны — еще легче — в другом новостном сюжете.
Есть фамилия Карена и в другом документе, в письме из районной администрации на имя ростовской активистки Дарьи Кустовой. Дарья безуспешно собирала подписи под петицией против застройки берега залива, зато успешно обратилась в местное управление сельского хозяйства. По итогам Карена оштрафовали на тридцать тысяч рублей: на двадцать за невыполнение требований по защите земель от ветровой и водной эрозии, и на десять тысяч — за использование участка не в соответствии с разрешенным видом деятельности. Конечно, тридцать тысяч — мелочь для бизнесмена, но Дарья все-таки опасалась встречи с московским журналистами и приходила рассказывать про петицию и запросы не одна — на всякий случай.
К забору подъезжает еще одна машина. Вопреки ожиданиям, это не «авторитетный» черный внедорожник, а белый крошечный автомобильчик, из которого выпрыгивает воздушная женщина в тоненьком пуховике на белую блузку. Ловко ступая в ботинках на высокой платформе сначала по гравию парковки, а потом по косогору, Оксана начинает экскурсию по территории маяка, по своему Оксиленду. Делает она это не впервые — ростовские СМИ отслеживают новости, так или иначе связанные с единственным на всю область маяком.
— Здесь мы построим ресторан и открытую концертную площадку. Кстати, если у вас есть московские знакомые, разбирающиеся в ресторанном бизнесе, приглашаем! Вот тут будет зиплайн, уже начали расчищать под него площадку. Планы грандиозные!
Планы действительно грандиозные. Летом, как говорит Оксана, через хутор и так проезжают тысячи людей, а с зиплайном, рестораном, гонками на багги, выездными брачными церемониями, арендой бунгало и прочими развлечениями, придуманными Кареном и Оксаной, к этим цифрам может прибавиться ноль или даже два.
Оксана продолжает увлеченно рассказывать, чтó вскоре появится на месте потрепанных ветром беседок. Мимоходом она ностальгически вспоминает, как они с мужем, Кареном, присматривали на хуторе участок, увидели маяк и влюбились в него, но сразу же переключается на что-то монументальное. Маяка для нее больше нет. Тот «фанерный шампур», который они с Кареном купили у киношников и на который собираются нанизать десятки новых аттракционов, вот-вот станет настоящей «нефтяной вышкой», сулящей стабильный доход. Но вокруг нефтяных вышек редко можно найти жизнь, чаще они стоят посреди пустыни.
Мусор скоро уже не смогут вместить два небольших контейнера при въезде, холмы исполосуют колеи от шин багги, в водоносный грунт вонзится опора зиплайна, а само Мержаново, и без того не самый крепкий хутор, станет окраиной парка развлечений с единственной перспективой — превратиться в огромную парковку. Тогда гравием засыплет все Мержаново, как когда-то засыпало нежные краснокнижные ирисы у маяка.
