18+
В первой половине нулевых воронежские художники Арсений Жиляев и Илья Долгов приехали в Петербург и основали сайт «Неоновая литература», или «Неолит». Сегодня в это трудно поверить, но самые правильные, скучные и передовые представители современной арт-среды действительно имели непосредственное отношение к одному из ресурсов так называемых падонков — литературного течения, эксплуатирующего брутальность, народность и маргинальные речевые практики. На «Неолите» до сих пор висит рассказ Жиляева о травме 90-х.
Падонки — это такие веселые филологи-интернетчики, которые придумали «олбанский язык» и множество других фигур, тропов и памятников новейшей русской словесности. Для нулевых они были чем-то вроде баттл-рэперов для второй половины десятых — такими панк-литераторами. В те времена подобное еще любили называть «контркультурой». У падонков было несколько сайтов, самые известные — udaff.com Дмитрия Соколовского и litprom Сергея Минаева и Эдуарда Багирова.
«Неолит» Упыря Лихого менее известен, но наиболее интересен в культурном плане. Шутка ли, если большинство падонков все-таки были нормальными жизнерадостными мужиками, угоравшими по дракам и пиву, то на «Неолите» можно прочитать того же Жиляева или, к примеру, интерсекциональную феминистку Елену Георгиевскую.
Упырь Лихой пишет о таджикских трудовых мигрантах, единороссах, старшеклассниках, мерчендайзерах, анимешниках, современных художниках, здоровых лбах, мясных шариках — в общем, обо всех нас. «Шторм» поговорил с писателем о современной российской гей-прозе, патриотизме, ненависти и созависимости.
— У тебя в последнее время совсем сократилась дистанция между тобой и твоим персонажем в интернете. Даже фотографии своего ребенка вывешиваешь. Кажется, что «Упырь Лихой» — это уже просто условность и ты мог бы подписываться своим настоящим именем. Так ли это? Можешь ли рассказать о себе как о реальном биологическом человеке?
— Фотографии своего ребенка я вывешиваю, но видят их обычно друзья в соцсетях. Естественно, мне не хочется, чтобы учителя и друзья моего сына знали, что я пишу гей-прозу, я не настолько глупый и тщеславный. Мне не нравится мое настоящее имя и мне неприятно, когда меня им называют, а подписываться им вообще противно. Ну да, в какой-то степени я реальный организм, но не всегда это ощущаю. Сознание у меня живет отдельно, а тело — отдельно, не всегда удается добиться ощущения присутствия в том месте, где я реально нахожусь: кажется, что я вижу это на мониторе. Вообще, что является мной и действительно ли это я — не знаю. Одно я знаю точно: мне никогда не хотелось быть тем, кто я есть, поэтому, собственно, я и пишу прозу.
Я считаю, что писатель не должен описывать каждый свой чих, все свои пьянки, путевые впечатления и сомнительные геройства. Нон-фикшн слишком явно прет из современных авторов. Писатель — это не тот, кто рекламирует и навязывает обществу себя, это тот, кто рассказывает истории, приправленные своим оригинальным видением и стилем. Можно, кстати, и без этого авторского видения и рефлексии. Потому мне симпатичнее авторы древности, которые умели без этого обходиться. Мне никогда не был интересен я сам, мне интересны другие люди: что с ними происходит, что они чувствуют, какой в этом общечеловеческий смысл.
— Быть сетевым писателем стыдно? Ты испытываешь раздражение из-за того, что твои рассказы органично смотрятся именно в интернете и за счет этого воспринимаются как «творчество», а не как серьезная литература? Вот есть же всякие писатели бумажных романов, катаются по миру, премии получают. Тебя не бесит, что у тебя в целом лучше, но сам способ существования этих текстов не предполагает широкое признание?
— Бесит меня только отсутствие денег. Мне абсолютно не стыдно. Молодежь, скажем, уже не смотрит телевизор, она ушла в интернет и делает там фактически свое ТВ. Просто мы ушли в интернет еще раньше и делали там свою литературу.
Конечно, премии — тоже неплохо, и есть места, где мне хотелось бы побывать, чтобы набрать материала для новых книг. Но мне не хочется кому-то навязывать что-то, чтобы оно лучше продавалось, чтобы это читали. Те, кому это действительно нужно, рано или поздно найдут мои тексты.
Насчет прозы в интернете и на бумаге — она действительно различается, прежде всего плотностью. Нельзя насиловать глаза интернет-читателя, раскатывая один эпизод на десять страниц в «Ворде». А бумага все стерпит.
— У тебя большинство героев и историй — из тех мест, где ты тусуешься в интернете. Читая рассказ, я всегда жду, когда будет про меня. То есть ты одновременно общаешься с людьми и потом все это дальше разворачивается в твоих текстах. Для тебя вообще существует граница между литературой и твоим жизненным миром (то есть интернетом, как и у всех нас)?
— На самом деле образы моих героев строятся из множества деталей. Это могут быть слова совершенно разных людей, я лишь хочу, чтобы речевой портрет героя был как можно более реалистичным. Естественно, у меня очень четкая граница между персонажем и реальным человеком, так как человек может обидеться, особенно если это маргинал. Но задача реалиста и состоит в том, чтобы люди, читая, увидели себя, свою историю, историю своей страны.
Я даже слишком много работаю с прототипами, иногда материал набирается годами, прежде чем из этого получится текст. Например, мне пришлось года четыре просидеть в каком-то гей-чате, чтобы достоверно писать о московской и питерской гей-тусовке. То же самое и с любителями аниме. Естественно, мы встречались ИРЛ тоже, но в непосредственном диалоге закрытые люди не будут выкладывать то, что тебе нужно. Потому я однозначно предпочитаю подготовку материала через интернет. Сознание современного образованного человека значительно шире его быта (не скажу «бытия»). Бывает и наоборот, но такие люди малоинтересны.
— Какие у тебя отношения с различными литературными группировками? За что тебя ненавидит Дмитрий Кузьмин? За что тебя любит Вадим Левенталь? К какому кругу ты принадлежишь, с кем себя ассоциируешь?
— У меня своя «группировка», это «Неолит». Сейчас я снова стал общаться с падонками. Кузьмина я знал не как поэта и критика, а как агрессивного и мстительного представителя гей-движения. Очень много с ним полемизировал, доказывая, что ненависть не поможет обществу принять гомосексуалов. Сабж не простил за это ни меня, ни моих знакомых, ни мой род до седьмого колена. Даже спустя много лет он под ником Андрей Романенко пытался тереть статьи о моих друзьях-поэтах в «Википедии». Я даже как-то засомневался, что он любит мужчин. Может, просто притворяется.
Ну а с Левенталем у нас были одни и те же учителя русского, литературы и истории. Мы выпускники одной некогда очень известной и уважаемой школы на Васильевском. Плохих детей там не учат.
— Почему ты, писатель гей-прозы и в целом гендерно неконформный человек, тяготеешь именно к патриотическим, ультраконсервативным группам типа падонков и высмеиваешь разных там либералов, феминисток и ЛГБТ?
— Ты прав, я человек неконформный, потому для меня в принципе смешны любые радикальные взгляды, вообще все то, что связывает сознание, загоняет его в какие-то рамки. Я готов жизнь положить за права ЛГБТ, но на свете встречаются не только добрые геи и злые гомофобы. Бывает и наоборот. Всегда неприятно наблюдать, как феминистки, либералы или геи пытаются друг друга морально уничтожить, хотя по идее должны поддерживать. У патриотов более развито чувство локтя, а гомофобы, кстати, вполне мило могут общаться с геями, все зависит от их личностных качеств и ситуации. Я ценю людей, а не их убеждения. Убеждения можно поменять, но злобу из души человеческой не выдрать никак.
— Расскажи про эту тусовку, «Неолит». Как это вообще могло прийти в голову — скрестить падонков с гей-прозой? Ребятам из твоего окружения никогда не было больно от того, что ты работаешь с такими темами? Сейчас там еще теплится какая-то жизнь?
— Какая-то жизнь теплится. Я уже давно специально не рекламирую «Неолит» нигде. Достаточно уже того, что эта жизнь там теплится с 2001 года, для сайта это большой срок. Гей-прозу я писал всегда. Падонки плевались, но читали. Геи тоже плевались, но читали про гомофобов. Ну а почему читателю проза должна казаться медом? «Неолит», кстати, не совсем КК-ресурс: он был задуман Арсением Жиляевым и Ильей Долговым как некая площадка для актуального искусства. Оно не исчерпывается движением гомофобов или гей-прозой, там возможны любые эксперименты. Но впоследствии мы поняли, что читателю нужны не эксперименты, ему нужно то, что он сможет легко воспринимать и перечитывать.
— Тебе не кажется, что некоторые из твоих рассказов — это тупо яой? Когда я читал первую часть «Славянских отаку», в некоторых местах, натурально, испытывал сексуальное возбуждение. Ну и одновременно легкое чувство неловкости. На твой взгляд, женщина может писать о гомосексуальных мальчиках так, чтобы это не выглядело аляповато?
— Тут мы начнем с яоя. Это специфический женский жанр, который пишется в основном женщинами для чрезмерно стыдливых женщин, которые не решаются признаться в собственной сексуальности. Таким образом, в яое девочка заменяется на мальчика, но этот «мальчик» сохраняет все специфические женские черты характера. В настоящей гей-прозе автор всегда помнит, что гей — это мужчина. Гей-проза — это секс и социальный протест, яой — это куча женских комплексов, щедро приправленная конформизмом, соплями и соевым соусом стыда. «Ничего, что это мальчик, главное, что он миленький», — утверждают авторши яойной манги. Гей-проза декларирует иное: «Да, это мальчик, и вам придется это принять». А теперь о страшном для гомофобов: парни тоже смотрят и читают яой. Плюются и смотрят. Я знаю таких парней. В Японии они называются фуданси, а у нас их слишком мало, чтобы как-то вообще их называть.
Но «Славянские отаку» — это не яой и не гей-проза, это книга о ненависти, о созависимости, о болезненном доминировании друг над другом. Когда одинокие парни собираются в интернете, они доказывают свою «мужественность» посредством срача. Возникают нетрадиционные отношения двух и более сетевых троллей. Не стоит недооценивать натуралов. По сути, ни один практикующий гей не предан своему партнеру так, как интернет-задрот, обсирающий «друга» более восьми, а то и десяти лет. Такую сложную гамму любви и ненависти ты не увидишь ни в одном романе. Партнеры по срачу часто гораздо больше зависимы друг от друга, чем от людей, с которыми реально делят постель. Извращенный секс в «Славянских отаку» — это, как нетрудно понять, метафора российско-украинского конфликта, так называемой гибридной войны, где побеждает безумие.
— Как протекала твоя социализация в литературной среде: филфак, падонки, консервативные литераторы, кто-то еще?
— Вообще, все началось с того, что в четыре года я сочинял истории про белок. Но рядом, к счастью, не оказалось Евтушенко. Школа у нас была с литературным уклоном, русский — до 11 класса, с вузовскими диктантами. Потом, само собой, филфак. Я выбрал кафедру русского языка и занимался там социальными диалектами, то бишь сленгами различных маргиналов. Ходил по городу, брал интервью у представителей «социальных групп». В какой-то момент я понял, что мне хочется писать рассказы про них, а не кандидатскую. С появлением интернета исследовать субкультуры стало проще. Этим я занимаюсь до сих пор. Кстати, падонки еще живы, а главное, так и не стали «попсой». Мода на «албанский» ушла, а несколько десятков талантливых людей — остались и продолжают заниматься альтернативной литературой.
Консервативные литераторы? Имеются в виду литераторы старшего поколения? Я бы их такими не назвал, среди них есть люди с более прогрессивными взглядами, чем у надутой молодежи, которая вам объясняет, что литература, а что не литература. Консерватизм — удел вахтера, а не писателя. Ну да, меня публиковали в толстых журналах. В одном журнале я перестал печататься после того, как редактор заменил мат девичьими выражениями вроде «блин» и «на фиг», мне было стыдно это читать. Пусть лучше в интернете висит.
— Все фантасмагорические персонажи из «Славянских отаку» — они реально существуют, так? Там же получается такой диковатый образ задротов-хикканов, которые почему-то при этом дичайше вступают в интимные связи с друг другом. Где ты такое видел?
— Когда я впервые наблюдал за будущими героями «Славянских отаку», они казались мне, скорее, персонажами «Теории большого взрыва». Девственники обладают гораздо более извращенным сознанием, чем люди, практикующие нетрадиционные отношения. Дичайшие интимные связи друг с другом и с нарисованными девками реально существуют у хикканов в головах. Есть среди отаку и свои серонхелии, выставляющие напоказ гомосексуальность. Достаточно зайти на какой-нибудь «сосач» или «архивач», и сразу увидишь сборище парней-яойщиков в чулках, обсуждающих, как лучше побрить зад. И кучу гомофобов, месяцами стонущих, какие они извращенцы. И никакой фантасмагории.
— Что с таджиками? Ты встречал богатых белых мужчин, которые сходят с ума по молодым таджикским трудовым мигрантам? Тебе нравится думать о таких историях? Ты управлял таджиками по работе?
— Я очень долго общался с богатыми белыми мужчинами, которые рыдали по своим ветреным таджикам и весили значительно больше центнера. Я даже видел видео со скрытой камеры. Что касается таджиков на работе — было, например, крайне сложно уволить таджика, который приставал к девушке. Весь их коллектив начал давить на администратора и доказывать, что пристававший ничего такого не сделал, а она сама виновата. Начальник, который хотел уволить нарушителя, сразу стал в их глазах «не мужчиной». Мы даже составляли открытое письмо этим таджикам на тему того, как себя ведут приличные мужчины. Тогда мы поняли, что русские слишком куртуазны.
— В текстах и в общении ты постоянно демонстрируешь знакомство с практической стороной жизни, с работой комплекса ЖКХ, с какими-то человеческими, нутряными раскладами. В общем, ты позиционируешь себя как человека с практической сметкой. Это откуда?
— Я такой и есть. Вообще нутряное — у Рабле, с его перечнями предметов на страницу. У Золя с его грандиозными описаниями рынков, магазинов, садов, сельхозработ, половых связей. А у нас сетевая литература — ну сколько там может быть деталей?! Не так много. Что-то, двумя-тремя словами характеризующее персонажа. Однако у меня есть герои, которые выкатывают списки, что взять с собой для борьбы, допустим, за дело анархии. Герои, которые затариваются в гипермаркете. Рабы консьюмеризма и борцы с консьюмеризмом. Тут без деталей никак.
Опять же, «пейсателю» нужно хорошо знать «матчасть». Иначе будет стыдно и ему, и читателю. Когда я писал рассказ про утонувшую в машине женщину, у нас с товарищами были долгие дискуссии о том, как скоро вода заполняет салон, когда наступает смерть от переохлаждения, сработает ли подушка безопасности, каковы будут повреждения от чугунных перил, есть ли мобильная связь через слой воды, как реагируют диспетчеры МЧС. Кончилось тем, что я через день сам позвонил в МЧС и лично убедился в правильности диалогов. Теперь остается только утонуть в машине и проверить, сколько минут салон заполняется водой, ггг.
