18+
«Это судьба. Что будет, то будет!» — так Эльман Пашаев комментирует нападки на него из-за Михаила Ефремова. Семья заслуженного артиста, именитые друзья, свора журналистов, известные юристы и вот уже Минюст… Пашаеву грозят лишением адвокатского статуса, но он улыбается и отвечает всем: «Я не священник и не депутат Госдумы, чтобы кому-то нравиться». В интервью Daily Storm он рассказал, боится ли сесть в тюрьму и считает ли приговор Ефремову своим провалом. А еще ответил на главный вопрос: счастливый ли человек Эльман Пашаев.
— Здравствуйте, Эльман! Я не хочу расспрашивать вас о доказательстве невиновности господина Ефремова. Вы свою позицию уже обозначили в СМИ. Сегодня я хочу поговорить о вас, о ваших чувствах, переживаниях и о прессинге со стороны СМИ и недоброжелателей. Расскажите, какие общие впечатления от происходящего сейчас, что у вас на душе.
— Здравствуйте! У меня на душе только одно: плохо, что ему дали реальный срок. А остальные замучаются меня расстраивать. Меня печалит только приговор, не более того.
— Вас расстраивает, что общественное мнение после этого приговора теперь против вас?
— Общественное мнение меня не кормит и Ефремова не кормит. Меня имеют право осуждать те люди, которые изучали предварительное следствие, участвовали в судебных заседаниях, знают полностью уголовное дело. И то это профессиональные адвокаты. Только они имеют право оценивать, насколько я правильно работал. А так все кому не лень сидят с утра до вечера... Как я говорю, каждый суслик считает себя агрономом. Ну пусть пишут! Я уважаю любое мнение — не имеет значения, грязью они меня обливают или что-то хорошее говорят. Абсолютно это не влияет никаким образом.
— Вы говорили в интервью НТВ, что была дана команда сверху не защищать Ефремова. И вы, зная об этом, взялись за это дело.
— Я адвокат, никто не может мне указывать! Я независимое, самостоятельное лицо. Адвокат никому не подчиняется. У меня нет начальников.
— Можно ли сказать, что одной из ваших целей было стать еще более известным, чем вы являетесь сейчас?
— Ни в коем случае. Наверное, вы знали, что первые 10 дней я вообще журналистам не давал интервью. Я думал, что без этого обойдемся. А когда мои процессуальные оппоненты начали грязный театр устраивать, я был вынужден баланс создавать. И я никогда в жизни никому не звонил, чтобы приехали меня снимать или пригласили меня куда-то.
— Вот после приговора у вас же был разговор с Михаилом?
— Конечно.
— О чем вы говорили? Что он вам сказал после приговора?
— По делу, по работе.
— Сказать вы не можете?
— Ну это же адвокатская тайна. Не могу.
— Это была не последняя ваша встреча, вы встречались...
— В изоляторе.
— Да! Вы говорили об этом. Поменялось ли его отношение к вам после всего, что произошло?
— Он выйдет и на все вопросы ответит, поверьте. Журналисты пишут с утра до вечера, что вот, подставил. Я всегда говорю: «Чем, если я вам заранее сказал, что семь-восемь лет дадут?» Он же тоже смотрит телевизор. Его друзья тоже смотрели. Чем я его подставил?
— Вы сейчас, наверное, публике больше интересны, чем сам Михаил Ефремов...
— Публика не кормит хлебом. Ей самой только дайте негатив...
— Поэтому я и хотел бы от вас услышать, какое [у Ефремова] было отношение к вам после приговора. Он, может быть, обиделся на вас?
— На меня никто не может обидеться, именно из этой семьи. У него прекрасная семья. Дай Бог каждому такую супругу, какая у него есть! Верующая... То же самое — Михаил. Меня поразил его мужской поступок. Понимаете, это изолятор. Это другая жизнь. А на все ваши вопросы, когда он выйдет, он сам ответит. Я никому не должен и никому не обязан.
— Его настраивали против вас?
— Постоянно.
— Кто? Как вы думаете?
— Его окружение.
— О каком окружении идет речь? Его близкие?
— Ну конечно.
— Жена входит в это окружение?
— Ну что вы говорите! Это великолепная женщина. Настолько она грамотная, настолько она умная. Вы же знаете, она кандидат наук или доцент, если не ошибаюсь. Вот там я видел разумного человека — это она. И Охлобыстин. Ну вот из тех, с кем я общался, я имею в виду.
— Отношение Охлобыстина к вам не поменялось? Он с вами разговаривал после приговора?
— Вы не слышите. Люди заранее знали, какой приговор будет. Они знали, что на суд первой и второй инстанции мы не надеемся. Первый даст восемь, второй — год-полтора сбросит. В крайнем случае, два года. Я говорил, что большие шансы в кассации или в Верховном суде отменят приговор. Для этого были все основания.
— СМИ писали о том, что вы якобы взяли 11 миллионов рублей под расписку.
— А где эта расписка?
— Вот об этом и речь. Существует ли эта расписка?
— Ну если журналисты пишут, что есть расписка, значит, они должны выложить ее. Вообще-то адвокат по расписке денег не берет.
— То есть если не продемонстрируют, вы готовы будете подать в суд за это?
— Вы знаете, я этому человеку руки расцелую. Оказывается, я такой подонок, что под расписку у клиентов деньги брал. Это глупость полнейшая! Бред просто. Бред.
— С Александром Иншаковым вы знакомы? (В Telegram-каналах сообщили, что каскадер Иншаков, которого считают криминальным авторитетом, добился от Пашаева возврата части суммы семье Ефремовых).
— Я его знаю заочно.
— Пишут, что он с вами связывался по делу Ефремова.
— Можно я вам честно скажу? У любого резьба сорвется ко мне прийти и о чем-то разговаривать, если недоброжелатель. Я понимаю о чем вы, он якобы пришел со мной денежные отношения выяснять. Мы работали бесплатно, какие денежные отношения! Кто кому должен? Если для них он авторитет, то для меня, вообще-то, нет. Для меня как личность любой человек авторитет!
— Как вам удается оставаться спокойным и стойким, несмотря на этот прессинг?
— Ну, вы знаете, я это не считаю прессингом.
— Это для вас норма?
— Для меня — абсолютно. Я в жизни чего только не видал! Знаете, когда мне было бы обидно? Если бы я своим профессионализмом подвел бы Ефремова, тогда мне было бы жутко неудобно и тяжело. Мне крайне тяжело за его приговор. Потому что судили Ефремова, а не [простого] гражданина.
— Все же вам удается отдыхать?
— Я не отдыхаю. Работаю постоянно, каждый день. Загруженность очень большая. Работаю без выходных, без каникул, без отпусков. С другой стороны, когда говорят, что я такой неудачник, — откуда эти люди? Клиенты, доверители?
— Вы знаете, очень многие спрашивают, почему вы всегда улыбаетесь. Это психологический трюк какой-то? Отпугиваете недоброжелателей?
— Я все воспринимаю с юмором. Что бы это ни было.
— Вас невозможно обидеть, задеть?
— Обидеть, задеть никак нельзя. Ни в коем случае. Единственное — когда переходят на личность. Аналогичный ответ получают и все.
— Скажите, у вас не было желания бросить это дело? Было ли так, что вам все надоедало и вы уставали?
— А я как наркоман в своей профессии. Очень зависимый человек. Я же всю жизнь посвящал юриспруденции!
— Вы злились на своих оппонентов?
— Ну, вы знаете, не злился. Единственное — я понимал, что там грязный театр. И все.
— Ну надо же себя как то мотивировать, преодолевать это.
— Когда понимаешь, что человек не твоего уровня и из себя ничего не представляет, только на публику работает...
— А как понять, что он «не твоего уровня»?
— По знанию.
— То есть человек знает меньше, чем вы?
— Я не сказал бы, что меньше. Я бы сказал, что определенные люди вообще ничего не знают.
— Именно в деле Михаила Ефремова?
— Я вам ответил уже.
— Сам Ефремов... Бывало такое, что он вам надоедал?
— Человек настолько комфортен для работы — вы не представляете! С полуслова понимал всегда все.
— Помимо адвокатской деятельности, вы творческий человек? Занимаетесь чем-нибудь, кроме юриспруденции?
— Хотел бы, но некогда. Своих детей не вижу. Откуда?!
— Как раз таки насчет детей: я наткнулся на аккаунт вашего сына в Instagram. Он пойдет по вашим стопам?
— Он учится на юриста.
— Он сейчас учится в университете?
— Да. Он молодец. Талантливый очень. Он и клипы снимает, сам пишет, сам исполняет.
— Вы знаете пять языков...
— Да! Ну это нельзя назвать знанием пяти языков. Я могу разговаривать и как-то объясняться на пяти языках. На двух — более-менее, а на остальных трудновато.
— Ну азербайджанский, турецкий языки вы, наверное, знаете?
— Азербайджанский. Турецкий — нет, но понимаю.
— Но они же похожи.
— Похожи, но я на азербайджанском тоже очень плохо говорю.
— А какие языки входят в ваши знания?
— Русский, азербайджанский, английский, польский и немецкий. Но чуть-чуть надо заниматься. Я смогу спокойно говорить, просто забываю.
— Вы не опасаетесь теперь остаться без статуса, без работы?
— Я могу остаться без статуса, но не без знаний. В юриспруденции статус не важен. У меня же есть и гражданские дела, арбитражные дела, международные дела. Для этого статус адвоката не требуется.
— Сегодня много пишут о том, что вас хотят лишить адвокатского статуса.
— Вы знаете, адвокатский статус для меня очень дорог. Я вам честно скажу: ну лишат и лишат. Что сказать?! Но, единственное, если будут основания для этого. Может быть, только то, что что-то не то сказал в эфире.
— 18 сентября будет собрание?
— Да. Посмотрим.
— Вы там не появитесь?
— Это еще под вопросом. Я не знаю.
— Сейчас вас вызывают на следственные действия, которые могут закончиться для вас плохо.
— Пускай заканчиваются. Это судьба. Я этого не боюсь.
— Вы все так же улыбаетесь и воспринимаете это как должное.
— А что делать? Что если я буду плакать, расстраиваться? Что-то изменится? Зачем лишний раз себя мучить? Я, вообще-то, оптимист по жизни. И, наверное, самый счастливый человек. Я не знаю, что такое зависть. Поэтому я живу комфортной жизнью, мне абсолютно комфортно. Какие бы проблемы у меня в жизни ни возникли, я всегда понимаю, что жизнь — это экзамен. Где-то сдашь с первого раза, где-то со второго, где-то успешно, где-то вообще не сможешь сдать.
— А если вас лишат адвокатского статуса?
— Ну я всю жизнь буду этой работой заниматься. Я только обвиняемого и подозреваемого в рамках уголовного дела не смогу защищать. Даже потерпевшего, как Добровинский. Для этого статус нужен.
— Почему Добровинскому сделали замечание, а вас хотят статуса лишить? Из-за чего?
— Общение с журналистами. Вы знаете, я честно скажу: я даже не хочу, чтоб его наказывали, Добровинского. Это его работа. Как он может, так он и работает. Как можно лишить человека статуса? Я лично ему ничего плохого не желаю.
— Добровинский говорил, что будет писать книгу. Вы собираетесь тоже написать?
— Ну если только он будет писать правду. Не думаю, что для него это будет выгодно — обо мне писать книгу. Для него будет крайне невыгодно. Это будет очень читаемо, но для него невыгодно. Потому что вы на судебном заседании не были и не видели процесс, как я защищал. А когда все в открытом доступе будет, вы увидите все.
— А будет невыгодно в каком плане?
— Адвокатская этика. Знаете, какая у нас самая большая беда? Вот лишнее ляпнул журналистам — все, дисциплинарка. Это не то, чтобы я не хочу говорить. Я так хочу говорить — вы себе не представляете! Закон запрещает. Адвокатский кодекс запрещает.
— Позвольте задать еще два вопроса по делу господина Ефремова. Вы говорили, что текст для видеозаписи после ДТП написали вы.
— Я редактировал. Я не писал, я неоднократно говорил это. Вы знаете, когда журналисты доставали, я сказал: «Да, я писал». С иронией, мол, достали. Они взяли тут же и сказали, что текст Ефремову написал Пашаев. Даже в те вещи, которые я редактировал, он вставлял свои пять копеек. Из-за этого я очень страдал при защите, потому что он крайне, очень порядочный человек. Я же адвокат все-таки, у меня позиция. А он — нет. С ним по позиции крайне тяжело. Он очень порядочный человек.
— Линия защиты отличалась тогда, на момент редактирования текста, с самого начала?
— Защита — нет, но много чего лишнего он добавил туда после меня.
— Я знаю, что и на суде, когда он признал свою вину, это «если» вы добавили.
— Он не признавал свою вину. Он сказал: «Если установят мою вину». Его подставили.
— А вы можете назвать сейчас, кто его подставил?
— Нет. Это адвокатская этика, я не могу разглашать. Но он потом понял, когда прокурор запросил 11 лет.
— Сейчас вы считаете, что дело Ефремова — это провал в вашей карьере? Или же нет?
— Провал только в гражданском, судебном, арбитражном и в семейном праве бывает. В уголовном деле нет победы, есть истина. Ты приходишь искать истину. Установить виновность человека. Если Ефремов был бы для меня обычным гражданином и получил бы восемь лет, то, конечно, был бы провал. Но это Ефремов.
— Изначально, если бы он признал свою вину...
— Когда на всю страну говорят, что если бы он признал вину изначально, он получил бы минимальный срок... Уважаемые журналисты, если потерпевшая сторона просит его строго наказать, то он хоть будет умолять, хоть на коленях сидеть — все бесполезно! Он получил то, что хотела потерпевшая сторона. [Исход дела о] ДТП зависит только от потерпевших. Только тогда можно о минимальном сроке говорить. Когда они пишут «меньше восьми лет не давать», то о чем вы говорите! Я понимаю, что юридически вы не понимаете. Вы хотя бы до людей доносите, господа: мы пошли ва-банк, чтобы договориться с потерпевшей стороной. Процессуальному оппоненту нужен был хайп. Он ва-банк пошел, чтоб мы не помирились с ними. Чтобы они деньги не брали, он создал им условия, чтобы по телеканалам зарабатывали деньги. А если потерпевшие не согласны, о каком минимальном сроке идет речь?
