18+
В начале марта все мировые СМИ облетели кадры Марианны Вышемирской, роженицы из Мариуполя, которая оказалась в роддоме, попавшем под обстрел. С тех пор прошло больше трех месяцев, сейчас вместе со своей дочкой она живет в Донецке у родственников. В откровенном интервью Daily Storm девушка рассказала о том, как подарила жизнь своей девочке — под взрывами бомб и при температуре шесть градусов тепла, как выживали другие роженицы и с какими трудностями она столкнулась после эвакуации.
Сражение за Мариуполь началось 25 февраля, на следующий день после начала военной спецоперации России на территории Украины и Донбасса. Уже 2 марта город, занятый ВСУ, был блокирован российскими войсками и ополченцами ДНР. Битва за Мариуполь завершилась 20 мая победой РФ.
— Могли бы рассказать поподробнее про ваше пребывание в роддоме в Мариуполе? Как прошли роды?
— Все немного сложнее, чем вы себе представляете. В (разрушенном) роддоме мы уже не рожали, потому что после происшествия 9 марта, этих взрывов, нас эвакуировали в 17-й микрорайон (Мариуполя. — Примеч. Daily Storm), в больницу. Это больница широкого профиля, в восемь этажей. Там есть гинекологическое отделение на пятом этаже, я раньше к ним обращалась. Однако рожать там негде! Тем не менее эта больница была среди немногих принимающих. Меня эвакуировали одной из последних. Сперва нас отвезли в хирургию, но хирургия отказалась (нас принять) по причине того, что они просто не имели квалификации — они не акушеры и не смогли бы помочь. Нас определили в глазное (офтальмологическое на 6-м этаже) отделение. Кровати были выставлены в коридоре, потому что в палатах было опасно лежать — они простреливались снайперами.
Попали мы туда где-то после обеда 9-го числа, и около шести часов вечера у меня начались первые схватки. Они были не интенсивными, но длились всю ночь. И уже где-то в начале восьмого утра следующего дня ко мне пришли врачи осмотреть меня и сказали: когда схватки будут раз в 30 секунд, нужно уже отправляться на роды.
Когда начались интенсивные схватки, мой врач сказал своей помощнице, — я не знаю, кто она была, — чтобы она готовила непосредственно место, где рожать. И они оба ушли! В итоге меня не забирали около трех часов. Когда у меня уже шли непрерывные схватки — я вместо того, чтобы тужиться, выдыхала их! Я просила девочек, которые лежали рядом, чтобы они позвали кого-нибудь из врачей. Только после этого ко мне пришли медики и начали собирать меня с шестого этажа из глазного отделения на второй этаж в другой корпус, потому что там были подготовлены необходимые условия для родов. Но опять-таки — в коридоре, поскольку палаты простреливались и там!
Я начала засыпать между схватками — видимо, организм уже был измучен. Врач сказал, что прошли благоприятные условия, когда я могла рожать самостоятельно, сейчас по определенным обстоятельствам мы должны провести кесарево сечение, поскольку сама я уже не могла родить. И после этого начали готовить операционную. Мой муж тогда был со мной. Он до этого бегал, искал меня в роддоме, потому что не знал о происшествии 9-го числа, так как навещал меня еще до происшествия. Он пришел на место роддома и увидел, что часть детского отделения обгорела, а в той части, где лежали мы, вылетели окна с рамами. Тогда он стал меня искать и нашел уже как раз в тот момент, когда я была на родах, и остался со мной, потому что мне нужна была помощь.
Благо в операционной был свет от генератора. К моему счастью, еще остались медикаменты. Мне помогли и спасли моего ребенка. Если бы не кесарево сечение, ребенка могли не сохранить, и неизвестно, что было бы со мной. Мне вкололи «эпидуралку» в позвоночник и приступили к операции. Она шла где-то час тридцать — час сорок. Доченьку освободили быстренько и при этом сделали очень аккуратный и красивый шов. Я думала, пусть зашьют как зашьют, но врач постарался сделать как можно лучше. Он еще шутил, что сделал шов так, чтобы я могла уже этим летом загорать на пляже!
После первой операции мне показали малышку. Потом меня перевели в послеоперационную. Там я отходила от эпидуральной анестезии. Мой муж находился там с ребенком. Я родила в обед, и уже на следующий день, 11 марта, утром я беседовала с врачом и хотела уходить домой, потому что тогда еще не было вокруг больницы такого сильного обстрела. Мы думали, что нам удастся уйти домой. Но мне сказали: тогда тебе нужно вставать, расхаживаться и пробовать идти, и завтра, если у тебя все будет хорошо, то ты сможешь пойти домой. Мне идти домой быстрым шагом 20 минут.
Утром на следующий день после операции мне помогли встать, я около 40 минут расхаживалась по палате. Было тяжело, больно. Тяжело даже говорить, поскольку все откликалось в шов, но после 40 минут я уже ходом вернулась обратно на шестой этаж в офтальмологическое. На следующий день уйти не получилось, потому что начались активные боевые действия в нашем районе. Никого больше не выпускали из больницы.
— Вы в своих социальных сетях писали, что температура в роддоме Мариуполя была шесть градусов, вам приходилось все делать под одеялом. Не было никакого обогрева?
— Не было. Со 2 марта не было света, потом отключили газ. Мы находились в коридорах. Все окна в палатах были прострелены. Были постоянные сквозняки. Мужчины, которые были со своими женами, и другие больные закрывали двери, чтобы не было этих сквозняков. Тем не менее температура была шесть градусов.
Благо что я из роддома вынесла детские вещи. Ну как вынесла? После эвакуации в подвал нас вывели на улицу, и там я просила, чтобы меня подняли в мою палату за вещами. Мне сказали, что вещей там не было. Когда девочки в панике выходили из палат, они просто выталкивали друг друга, но я видела тогда, что мои вещи остались под кроватью, куда я их задвинула, чтобы они не мешали ходить. Меня все-таки отвели за вещами, что потом помогло ребенку. У меня было необходимое: одежки, пеленки, теплый плед, присыпка, салфетки влажные, подгузники и многое другое.
Нам приходилось ухаживать за ребенком под одеялом, потому что там было тепло. Когда мы ложились, я специально укрывалась с головой, чтобы дышать под одеялом, и там сохранялось тепло. Поэтому при уходе за ребенком уже была теплая среда, мы размещались под одеялом втроем, муж в это время подсвечивал часами, потому что никакого другого света не было, и мы вот так вот мыли ребенка.
Дела обстояли очень плохо. Никакой гуманитарной помощи — еды и медикаментов — не было. Как я уже говорила в одном из своих интервью, когда мы еще были в роддоме, солдаты ВСУ приходили, просили еды и говорили, что их никак не снабжает начальство и нет никакой связи. Им просто нечем было нам помочь.
— Как обстояли дела с лекарствами, а также с врачами и медсестрами, они вам помогали?
— Что касается ухода за ребенком, то никто из врачей не смотрел. Просто было некому. Те врачи, которые работали в больнице 17-го микрорайона, — это добровольцы, им за это не платили, а большинство врачей ушло, когда начались боевые действия. Очень малая часть врачей осталась. Они на голом энтузиазме выполняли свой долг. На восемь этажей было всего несколько медиков, буквально по одному врачу на этаж. И не было соответствующей квалификации врачей, которые могли бы посмотреть меня или ребенка. Единственное — за эти две недели, что мы провели в больнице, мне один раз обработали шов, сменили повязки и предложили обезболивающее. От обезболивающего я отказалась, потому что там были тяжелораненые. Мое кесарево сечение — это цветочки по сравнению с тем, что приходилось терпеть этим людям. Ребенка никто тоже не осматривал. Только один раз обработали спиртом пупок. Я максимально пыталась соблюдать санитарные условия, хотя их там не было по умолчанию.
У нас даже не было чистой питьевой воды. Мы пили техническую воду, отстоянную, кипяченую. Извините за подробности, но даже смывать в уборной было нечем. Приезжали пожарные, привозили откуда-то воду, медсестры набирали ведро, добавляли хлорку и проводили санитарную обработку уборных, протирали полы.
Нас старались подкармливать. С едой было очень тяжело, есть было нечего. У нас были в конце коридора девочки-роженицы, беременные и мамы с детками, которые были постарше, нам первое время старались приносить хотя бы по половинке пластикового стаканчика супа. Потом наши мужья старались пробраться под обстрелами домой, чтобы принести продукты и чистую воду. Все, что приносили, не разделялось. Это было для всей больницы. Старались делить на всех. Это правильно, я считаю.
В день рождения моего ребенка нам люди принесли из окрестных домов трехлитровую банку меда на этаж. Нам также раздавали пакеты с миндалем, чтобы молочко было жирненьким. И принесли очень много коробок шоколадных конфет. Несмотря на то что это сильные аллергены, я по чуть-чуть пробовала, смотрела на реакцию ребенка. Я съедала две столовые ложки меда и чувствовала себя сытой. У нас не было ни сыпи, ничего.
Еще 8 марта (в роддоме) нас поздравили с праздником! Волонтеры (обычные люди с окрестностей) привозили тюльпаны и вручали всем женщинам (беременным, мамам, медработникам и просто тем, кто находился в подвале) по тюльпану.
— Как проходили детских врачей после рождения ребенка? Где-то еще работали поликлиники?
— Поликлиник не было, врачей мы не проходили. Я вполне себе представляла, что буду рожать дома, если роды начнутся в комендантский час. У меня родители медики, и мама проинструктировала меня, как нам поэтапно справиться с этой задачей, если возникнет острая необходимость. Но я так думала, пока не отключили воду и свет. Стало понятно, что условий нет даже элементарных.
Мы еще 5-го вечером решили, что 6-го я пойду в роддом, хотя мне назначено было приходить 9-го. Поскольку уже шли активные боевые действия, и мы переживали, что потом просто не получится добраться, 6-го мы пошли в 3-й роддом, в котором я, собственно, и находилась до 9 марта. Муж отвел меня и вернулся домой. Потом он приходил ежедневно, приносил что-нибудь покушать. Мужья других рожениц на полевой кухне готовили нам еду из того, что приносили из дома, также готовую еду и продукты приносили неравнодушные люди с окрестностей. 9-го женщина из соседнего дома передала через моего мужа молоко, мы очень радовались с девочками и даже успели один раз выпить слабый кофе с молоком.
Числа 12-го украинские военные сами покинули больницу, оставив только раненых. Следом сразу зашли российские военные, они принесли свои сухпайки и упаковки с чистой водой «Южный берег». 14 или 15 марта российских военных сменили военные из ДНР. Они зашли в наше крыло. Увидев малышку, спросили, сколько ребеночку, я ответила, что нам пять дней, переспросили еще раз, я повторила, они очень удивились и ушли. После этого им поступило распоряжение вечером (поскольку ночью особенно холодно) наполнять свои фляги кипятком и раздавать беременным и роженицам, мамам с детками, чтобы мы использовали их как грелки, а когда фляги остынут — повторять те же действия. Так нам меняли две-три фляги за ночь.
— Когда вы родили, помогли ли вам с ребенком найти безопасное место? Расскажите, как добрались до Донецка?
— Кажется, 19-го числа нам объявили о первой эвакуации: зеленые коридоры, автобусы, которые эвакуировали в фильтрационный лагерь. Лагерь — это школа. По-моему, 20-го или 21-го числа мы выехали. Сначала фильтрационный пункт, а потом уже ко мне на родину, в Донецк. У меня муж мариуполец, поэтому я после замужества переехала к нему. Так вот, нас прямиком эвакуировали из этой больницы вместе с мужем. Несколько автобусов в день приезжали к центру переливания крови на выходе из больницы. Эвакуировали только тех, кто желал, как тех, кто находился в больнице, так и жителей окрестностей.
Когда мы приехали в школу, нам нашли место в одном из классов, на полу лежал какой-то пиджачок, меня с ребенком разместили на нем, а потом семья, которая располагалась с нами рядом, уехала в Ростов, освободив матрац, и мы перебрались на него. Уже вечером мы уехали в Донецк. Несколько дней автобусы отправлялись из этого фильтрационного центра в разные города: Ростов, Юрьевку, Бердянск, Донецк и так далее.
В фильтрационном лагере кормили один-два раза в день. Если нужно, могли дать и добавку. Про детей вообще не было никаких вопросов — давали без проблем дополнительно и чай, и печенье, и конфеты. Там же раздавали памперсы, новые полотенца, зубные щетки и все необходимое. Были горы вещей — люди приносили.
Уже в Донецке мы сразу начали проходить всех врачей, сделали прививочку БЦЖ (вакцина против туберкулеза. — Примеч. Daily Storm). Я тоже проверила свое здоровье. К счастью, у нас все оказалось в порядке. И это несмотря на то, что шов у меня заживал достаточно тяжело. Когда мы были еще в больнице, я немножечко его надорвала, занимаясь с ребенком.
Температура 40 у меня была два раза. Это уже было, когда я вернулась в Донецк. Первый раз где-то через неделю после приезда. Мы вызвали скорую, мне укололи тройчатку (тройчаткой часто называют смесь трех препаратов — анальгина, димедрола и папаверина. — Примеч. Daily Storm) и уехали. Наутро температура прошла. Спустя неделю ситуация повторилась. Три дня ломило кости, болела кожа и не было сил подняться, а когда поднималась — сильно трясло. Скорее всего, это был какой-то грипп. Та же скорая, укол тройчатки, от назначений антибиотиков я отказалась, поскольку малышка на грудном вскармливании и я не планирую отлучать ее от груди.
Я не жалею, что через все это прошла. Это тяжело, но возможно! Мой ребенок — это большой подарок судьбы для меня. И я бы прошла через это еще столько раз, сколько бы это потребовалось. Знаете, я еще в мирное время переживала, как буду за ребенком ухаживать, пупочек обрабатывать, а когда попала в такие условия, то уже ничего не страшно. В первую очередь думаешь, чтобы ребенку было максимально тепло, сыто и комфортно.
— Вы приехали в Донецк в какую-то свою квартиру? Обращались ли в благотворительные организации за помощью?
— В благотворительные организации не обращались, у нас здесь родственники. Мы прямиком поехали к ним. Никакой помощи с провизией или с чем-то еще не просили. Единственное, что мы получили, — это большую коробку с вещами первой необходимости для новорожденных от Фонда помощи детям Донбасса. В составе этого бокса: комбинезончики осенний, зимний, пара бодиков одного размера, пара другого, слюнявчики, бутылочки для кормления, соски-пустышки, присыпки, маслице и многое другое. В соцсетях я сделала обзор этого бокса для мамочек Донбасса, чтобы они могли примерно оценить, что им дадут после рождения ребенка и что стоит докупить на собственное усмотрение.
В целом мы никуда больше не обращались, потому что нам помогают родственники в этот тяжелый для нас час. Сейчас сильные повсеместные обстрелы города, поэтому мы пока решили не ездить по соцслужбам, а справляться собственными силами.
— Вы писали, что не собираетесь уезжать из Донецка. Вы придерживаетесь этой позиции? Почему?
— У нас здесь (в Донецке) есть родственники. Есть люди, которые нам помогут. А с маленьким ребенком куда-то уезжать без вещей… Мы сюда приехали с теми сумками, которые я вынесла из роддома. По сути, там только детские вещи, я сама приехала в пижаме, в которой была в роддоме, благо сапоги зимние стояли под кроватью, они уцелели и было во что переобуться. А без вещей, с пустыми руками, куда-то дальше ехать по миру… Я все-таки придерживаюсь того мнения, что если суждено, то никуда не уйдешь, не убежишь. И неважно, где оно тебя настигнет.
Понятно, что из Мариуполя мы эвакуировались, потому что там не было условий для содержания ребенка, для жизни. А здесь они есть, в относительной безопасности, вдали от прилетов. Слава богу, наш район тихий, мы, конечно, слышим (прилеты), у нас громко, но пока безопасно, насколько это можно назвать безопасным.
— В своем Telegram-канале вы писали, что в вашем доме в Мариуполе уцелело несколько квартир. Есть ли среди них ваша квартира?
— Наш дом сгорел, уцелело несколько квартир, в том числе частично уцелела наша квартира. Пока я не могу оценить масштабы повреждений, но что-то там осталось. У нас пока нет возможности выехать и забрать уцелевшие вещи. Конечно, хотелось съездить, потому что там все, что у нас было. Надежда еще остается, что мы туда попадем.
Дом сгорел уже после того, как мы выехали из больницы в 17-м микрорайоне (Мариуполя). Это произошло в апреле, сложно было следить за ситуацией. Связи с соседями толком не было, поэтому уже потом мы узнали, что наш дом сгорел, но остались частично уцелевшие квартиры.
— Оказывают ли психологическую помощь в условиях военного времени? Каково ваше психологическое состояние?
— Что касается психологической помощи в Донецке, я уверена, что есть волонтеры, есть организации, которые ее предоставляют. Но мне такая помощь не потребовалась, потому что я очень устойчивый человек по жизни.
В стрессовых ситуациях никогда не теряюсь и не впадаю в панику, всегда с трезвым рассудком принимаю решения. Это, наверное, наследственное, у меня все в семье так. Плюс ко всему — для меня это было не в новинку, я жила в Донецке шесть лет из восьми в период войны. Я к этому привыкла, меня это не пугает. Конечно, страшно, но я считаю, если нам суждено, скажем так (погибнуть. — Примеч. Daily Storm), то от этого не убежишь, и какая разница, где тебя настигнет (смерть. — Примеч. Daily Storm).
— Какая обстановка сейчас в Донецке?
— Обстрелы в городе слышны каждый день и неоднократно. Они продолжаются с тех пор, как мы приехали. Даже видно вечером зарево и как летит ракета или снаряд, я точно не знаю, что это. Видно, как работает ПВО и сбивает снаряды в ночном или вечернем небе. А уже потом доходит звуковая волна. Днем это не так заметно, но так же слышно.
Во время этого всего просто лежишь и молишься, чтобы прилетело не к тебе, и в целом, чтобы эти удары происходили не по людям, чтобы все оставались живы и здоровы и моральное состояние — в первую очередь детей — сохранялось стабильным. Поскольку в психологическом плане больше страдают дети, хотя донецкие дети уже привыкли. У них даже игры про войну.
Я вам так скажу: когда мы были в роддоме и услышали первый взрыв, я накинула одеяло на голову. Потом услышала второй, было очень громко, в ушах зазвенело. Вылезла из-под одеяла, подняла голову и была в шоке. Не было окон, окна вместе с рамами повылетали к нам в палаты, все ненесущие стены порушились, остался только короб больницы и несущие стены. Снесло все ударной волной. Когда я это все увидела, у меня первая мысль промелькнула: «Ничего себе, мы еще и живы остались после этого».
Я спокойно, насколько было возможно, встала, обулась в тапочки, взяла телефон из-под окна, которое лежало на моей подушке. Он еще остался целым, повезло. Взяла влажные салфетки. И потом уже начали подниматься девочки и в панике выталкивать друг друга из так называемой палаты, а если быть точной — того, что от нее осталось. В этой давке я упала животом на раму с выбитыми стеклами, а потом до вечера просила малышку, чтобы она пошевелилась, дав понять, что с ней все хорошо. Когда нас эвакуировали, мы слышали в больнице, как по нам стреляли танки, когда уже вошла Российская армия в больницу. Я не плакала все то время в Мариуполе, но я боялась, боялась за своего ребенка.
Мне хотелось, чтобы она родилась, мне хотелось, чтобы она пожила, выросла, я думала о том, как ее воспитаю — хорошим добрым человеком. Мне просто хотелось жить, и я молилась, я не плакала, не проклинала, просто молилась без остановки, когда были сильные обстрелы. Я человек верующий, и я знаю, что сила в вере. Нам ничего больше не оставалось. Плакать — делу не поможет, и нервничать я себе не позволяла, потому что понимала, что это скажется на моем ребенке. У меня могло пропасть молоко, ребенок остался бы без еды, как мама я не могла позволить себе слабости.
— Что происходит в Донецке с магазинами и банками? Работают ли они сейчас? На что живут переселенцы?
— В магазинах можно расплачиваться как наличными, так и картами местных банков. Я себе карту не оформляла, поэтому о работе банковских систем рассказать не могу. Что касается карт, еще могу добавить, что сейчас в Донецке и в областях Донбасса открывается российский банк, будет несколько отделений в каждом городе.
Сетевые магазины есть, есть «Авоська», «Республиканский», «Молоко». Также, вероятно, есть и другие, я сейчас не особо езжу по магазинам. Обстановка очень нестабильная, постоянные обстрелы, ежедневные и хаотичные. Прилетает как попало, поэтому лишний раз лучше не выходить из дома без надобности. Гуляем возле дома.
Дефицита в деньгах как такового нет, их более чем достаточно. Людям выплачиваются зарплаты, есть чем сдачу в магазинах давать. Тем более здесь очень много лет ходит рубль. С самого начала войны в Донбассе он появился. Также дают возможность расплачиваться гривной, поскольку многие эвакуировались в Донбасс из Мариуполя и других городов, которые сейчас пострадали. Знаю, что в Мариуполе достаточно рублевой валюты и гривна там в ходу, ею можно расплачиваться.
В банкоматах есть валюта, никогда не сталкивались с проблемой. Бывают очереди, но в принципе, как и возле любого банкомата, даже на Украине в том числе, всегда были очереди. Особенно в час пик, когда люди возвращаются с работы.
— А про больницы вам что-нибудь известно?
— Что касается больниц, я знаю, что гуманитарная помощь заходит хорошая. Деток хорошо снабжают, да и взрослые больницы хорошо снабжаются с помощью Российской Федерации. Больницы оснащаются медицинской техникой. Оказывают помощь разного характера. Уже упоминала ранее о Фонде помощи детям Донбасса и наборах, которые получают мамочки после рождения ребенка.
Знаю, что выдается помощь на фильтрационные лагеря и на пункты пребывания беженцев. Точно знаю, что там люди получают помощь. Мало того, что идет помощь от государства, есть еще и помощь от инициативных людей — работают волонтеры, предприниматели тоже принимают участие.
— Вы ранее рассказывали, что у вас была заблокирована карта Приватбанка. Удалось ли решить сейчас эту проблему? Как? Может быть, создали счет в русском банке?
— С Приватбанком решить проблему не удалось. Я была, видимо, одной из первых, кому заблокировали счет. Полагаю, из-за той истории, в которой оказалась. Они сослались на мошеннические операции и заблокировали счет, потому что я стала неугодной. А теперь — не знаю, насколько правда, читала в интернете — Приватбанк сразу блокирует все счета людей, которые находятся на оккупированных территориях, как они говорят. Приватбанк заморозил средства людей. И разморозить их можно, только въехав на Украину. К слову, другие украинские банки так не поступают. Если я приеду и буду там обжаловать решение, то, может, они что-то решат. Но естественно, я туда ехать не собираюсь, потому что, как мне дали понять, они ничем мне не помогут. Все мои личные счета заморозили, и с ними я могу попрощаться.
Альтернативных способов вывода средств нет. Я захожу в приложение Приватбанка, идентифицируюсь как пользователь, но мне не приходит SMS-подтверждение. Оно выдает ошибку, что вы не имеете права для входа в банк. Я даже не могу посмотреть, есть ли на моем счете деньги или их уже списали на помощь военным, чему я не удивлюсь, если честно.
— А слышали что-то про онлайн-обменники, которыми пользуются беженцы?
— Онлайн-обменниками не пользовалась, но слышала, что они есть. Знаю, что люди списываются, можно менять гривну на рубль, рубль на гривну. Насколько я знаю, это не приветствуется из-за того, что много мошенников может быть, хотя, может, люди сами договариваются. Я не пробовала, и знакомых, кто бы проводил подобные сделки и мог поделиться мнением, у меня нет.
— Вы получали положенные от российского правительства дотации, помощь?
Я говорила о том, что мы прямиком отправились домой, не въезжая на территорию Российской Федерации. Чтобы получить помощь, нужно было приехать в фильтрационный лагерь в Ростове и, там зарегистрировавшись, как беженец получить помощь. Не выдают же деньги на руки без какой-то отчетности! А у нас маленький ребенок, мы сразу поехали домой. Сейчас я тоже не оформляю помощь, потому что весь Донецк в огне.
Вчера (13 июня) очень плотный обстрел был по Донецку. Очень много жилых домов под него попали, пострадал роддом, роженицы сидят в подвалах. Каждый день обновляется список погибших, среди них и дети, и беременные, и мирное население. Под обстрел попадают не какие-то стратегические объекты, это социальные объекты: школы, больницы, роддома, садики, детские площадки, жилые дома.
Сейчас без особой надобности люди не выходят из дома. Слава богу, у меня есть родственники, которые могут нас поддержать, поэтому могу отложить вопрос помощи на потом.
