18+
Десять лет назад Григорий (George, Grisha) переехал из российской провинции в штат Техас, США. Окончил старшие классы, отучился «на petroleum», устроился в нефтедобывающую компанию и стал офицером американской армии. На словах просто сказка. Но компания-добытчик на днях разорилась, а офицерская школа расшатала здоровье и нервы. Коронавирус в какой-то мере стал избавлением, позволил наконец отоспаться и сменить род занятий. По нашей просьбе George поделился своей историей: понятными словами рассказал о крахе нефтяной отрасли; пояснил, зачем в американской армии заставляют стричь траву и красить газон (все немного иначе, чем в России), и почему есть дни, когда не стыдно поплакать в кабинке туалета.
Part 1. Сладкая легкая
Есть люди, которые работают в офисе, но я работаю в поле, постоянно грязный и все время в пыли. Точнее, работал. На прошлой неделе сервисная нефтяная компания «Шлюмберже» потеряла часть заказов, и я остался не у дел. Хотя это было понятно еще в январе.
Начиная с 2014 года американская нефтяная отрасль испытывает медленный крах. Взлет цен в начале 2000-х спровоцировал большой объем добычи, настолько, что в 2014-м он стал избыточным, так как спрос со стороны развивающихся стран к тому времени сократился. Цены медленно опускались, но окончательно добил ситуацию коронавирус. Из-за карантина мы снизили потребление нефти, перестали летать, использовать машины. Вдобавок Саудовская Аравия сильно занизила цены и стала более предпочтительным поставщиком. Уже в марте все знали, что останутся без работы, но продолжали добывать в том же темпе, чтобы заработать хоть какие-то деньги, прежде чем начнется кризис. Но это только ухудшило ситуацию.
Когда цены на нефть ушли в минус, меня разбудило сообщение. Один друг написал: «О! Минус один». Следующая эсэмэска от другого друга пришла через пять минут, когда цена опустилась до минус 10. Третьему другу я послал сообщение сам, когда фьючерсы стоили уже минус 16.
Даже при заполненных резервуарах компании не перестали добывать нефть — некоторые скважины нельзя просто взять и закрыть. В них установлены приборы для поддержания добычи. Отказаться от них — значит убить скважину.
Такая ситуация может привести к тому, что скоро в США появится больше монополий. Взять тот же «Шлюмберже». Это большая сервисная компания, родом из Франции. В США находится только третья часть от всей корпорации. Если «Шлюмберже» потеряет Америку, не произойдет ничего страшного, ведь есть еще Европа и Средний Восток. А вот компании поменьше, такие как Baker Hughes или Halliburton, — если они лишатся бизнеса в Америке, то уйдут с рынка совсем. Тогда место небольших фирм займут компании-гиганты, типа «Шлюмберже», которые все еще на плаву.
Надо учитывать, что производство нефти — дело очень дорогое. В Техасе добывается эталонный бренд WTI. Это легкая сладкая нефть. Вся нефть делится на кислую и сладкую, в зависимости от содержания в ней серы, а также — на легкую и тяжелую, в зависимости от количества примесей. В США течет легкая сладкая нефть, в Мексике — тяжелая кислая. Российский бренд Urals — нечто среднее.
Сам процесс добычи очень энергозатратный. Сначала скважину бурят резко вниз, чтобы добраться до резервуара, а потом горизонтально, вдоль резервуара. В Западном Техасе и Нью-Мексико глубина бурения достигает трех километров. Чтобы увеличить количество нефти, нужно увеличить касание с резервуаром. Для этого в скважину под высоким давлением закачивается вода, песок и химические элементы. Вода пробивает трещины, а гранулы песка не дают этим трещинам закрыться. Тогда по чуть-чуть нефть стекает в скважину. Все это стоит огромных денег и ко всему прочему огромных нервов.
Из-за своей профессии я сильно стрессую. На скважинах самые безобидные работы ведутся под землей. А все самое рискованное происходит на поверхности. Я бы выделил три большие опасности:
1) Давление, потому что оно там везде. Если в каком-то сегменте лопнет труба, и ты в это момент окажешься рядом с ней, в тебе просто пробьет дыру.
2) Взрывчатка. Мы делаем взрывчатку и заряжаем ее в кумулятивные перфораторы, которые подключаются к электрическому кабелю. Есть много механизмов, которые не дают устройству выстрелить. Тем не менее, в Западной Вирджинии в прошлом году случился взрыв. К счастью, никто не пострадал.
3) И наконец — любой вес, который находится в воздухе. Падающий перфоратор длиной 30 метров и весом полтонны — все равно что падающее дерево. Поэтому главное правило — держать дистанцию, прямо как сейчас.
При этом жертв на производстве почти не бывает. Если кто-то вывихнет плечо, это уже большое событие. Куда страшнее другое — поездка от места отдыха до скважин. Каждый день у меня больше шансов умереть, попав в аварию, чем получить повреждение на объекте.
Дело в том, что работа идет круглосуточно, водители трудятся и днем, и ночью. Кто-то из них может устать и не уследить за дорогой. В прошлом году я делал проект, посвященный переправке груза и тому, как сократить число людей, которых мы отправляем в поездку. В нем я привел статистику нашего региона. В 2017 году в авариях погибли 136 человек. К июню 2018 года жертв стало в два раза больше, чем за весь 2017-й. Я провел мысль, что если мы убираем нашего человека, то спасаем жизнь нескольких других. Благодаря проекту меня повысили.
Если бы не начался кризис, через два-три года я мог бы занимать должность своего начальника. Но на протяжении следующих шести месяцев я буду получать пособие по безработице плюс 600 долларов надбавки в связи с коронавирусом. Получается, что мне платят даже больше, чем медсестрам, которые работают в «красной зоне». При этом я продолжаю искать работу и должен подавать минимум три заявления в неделю. Но сейчас работу не найти, особенно в нефтяной отрасли.
Впрочем, руководство «Шлюмберже» обнадежило: если бизнес придет в норму, сотрудники вновь выйдут на работу. Но, честно говоря, я не хочу возвращаться в компанию, у меня есть другой план.
Part 2. Second lieutenant, мальчик молодой
Я хочу продолжить военную карьеру.
Когда я учился в колледже университета Оклахомы (это было с 2012-го по 2017 год), то в середине обучения записался в национальную гвардию. Гвардия помогла мне оплатить колледж, благодаря чему я мог сфокусироваться на учебе и не работать по сорок часов в неделю. Я записался как рядовой. Стриг траву ножницами, красил газон, все самое глупое, что можно придумать, я делал. В России, мне кажется, такие задания дают, чтобы поиздеваться над тобой, здесь же сержанты и офицеры больше от этого угорают. Итого: полтора года веселых и херовых воспоминаний.
Когда я окончил университет и устроился в «Шлюмберже», у меня появилась возможность пойти в офицерскую школу. Согласно закону, я мог без проблем совмещать работу со школой. Обучение шло в разных штатах на протяжении 18 месяцев. И, кажется, это было самое сложное, что я делал в жизни. Для наглядности: в Оклахоме в офицерскую школу записались 65 человек, выпустились всего девять.
Школа включает три фазы. Первая длится 14 дней и целиком состоит из физических нагрузок. На протяжении двух недель я практически голодал, потому что нас почти не кормили, а то, чем кормили, содержало мало калорий. Каждый день изнурительные упражнения: постоянные пробежки с винтовкой, в бронежилете, 40 фунтов веса за спиной. И это июнь, страшная жара. Физически доходило до того, что мышцы просто отказывали. В среднем я спал по два часа в день. Иногда я обменивал полчаса сна на стирку, потому что каждый день сильно потел и приходилось регулярно менять одежду. В конце концов я повредил ногу и последние два дня ходил с костылем. Мне потребовалось три месяца, чтобы я снова мог бегать. Это была игра на нервах. Некоторые, кому было по 30-40 лет, просто уходили, потому что не могли терпеть изнурений над собой. Так что первая фаза — отсеять всех тех, кто не способен работать при стрессе. Если ты сломался, забился в угол, то ты не сможешь продолжить обучение. Были дни, когда я просто запирался в туалете и плакал. И каждый раз я думал — зачем мне все это? Самое обидное, что в любой момент ты мог сказать «все, хватит» и тебя спокойно отправили бы домой. Но я не хотел оставаться простым рядовым, не хотел стричь траву.
Поэтому я дошел до второй фазы — она своего рода марафон. В течение следующего года нужно было являться на обучение каждый месяц на пару-тройку дней. Тебя продолжают нагружать, но самое сложное уже в другом. Как только заканчиваются три дня, ты представляешь, что через пару недель тебя опять ждет та же фигня. Пройти все испытания разом за 14 дней — одно дело. А вот страдать небольшими кусками на протяжение целого года — еще большая нагрузка на мозг. Ты ждешь этот кусок, и тебя сжигает изнутри. Плюс постоянный стресс на работе. Две недели я работал в «Шлюмберже», потом приезжал в армию, где на меня орали, и опять мчал на работу. Наверно, из-за этого я и облысел в свои 25 лет.
Для последней фазы нас отправили в штат Вашингтон. Это был июнь 2019-го. Несмотря на то что в Вашингтоне в это время очень жарко, мы всю подготовку провели в лесу, среди теней. И как ни странно, эти 14 дней оказались для меня самыми лучшими. До третьей фазы дошли лишь те, кто хотел. На нас больше не кричали, видимо, приняли за своих.
Я закончил обучение и стал вторым лейтенантом, по-русски это все равно что младший лейтенант. Соответственно «первый» — значит «старший». Ранги в Америке называются не очень интуитивно: кажется, что чем больше цифра, тем выше ранг. Но если подумать по-другому, если первого, главного, лейтенанта не будет, то остается второй.
Чтобы стать офицером, мне пришлось отказаться от российского гражданства. Но мое первое, основное гражданство, все равно российское. Поэтому я слышу бесконечное число шуток про агента КГБ. У меня ведь еще остался акцент, некоторые улавливают его сразу, некоторые через месяц. Но в этом есть большая польза: так как я знаю русский, то армия платит мне дополнительные деньги. Русский — один из языков, которые они хотят иметь, так скажем, на вооружении. Другие предпочитаемые языки — фарси и его диалекты.
В службе есть и другие финансовые бонусы, например, дешевая медицинская страховка. В ноябре я ездил в Колорадо кататься на сноуборде и повредил обе кисти рук. Если бы не страховка, стоимость МРТ составила бы 8000 долларов. Это бешенные деньги. Но армия покрыла почти все расходы. Из своего кармана я отдал только 100 долларов, полдня работы.
Сейчас я думаю, что, наверное, никогда бы не получил работу в «Шлюмберже», если бы не служба во время колледжа. «Шлюмберже» по идее сама как армия. Абсолютно все начальство в компании, все инженеры и супервайзеры начинали работать в этой же фирме. Мой начальник делал то же самое, что делал до недавнего времени я. Если ты хочешь получить высокий ранг, до него надо дослужиться.
В июне я уезжаю на пять месяцев в инженерную школу. В перспективе буду курировать строительство зданий и мостов. Мне кажется, это интереснее нефти.
Part 3. Хороши грибы в лесу
Сейчас у меня много свободного времени, сплю по 13 часов в день. Но обычно во время отпуска я уезжаю путешествовать по штатам. Побывал уже в 24. Для американцев это нетипичный отдых. Три четверти людей, с которыми я разговаривал в Оклахоме, никогда не покидали границу региона.
К тому же совсем немногие выбираются на природу. На самом деле, это не так доступно, как кажется. Многие места для отдыха — они либо частные, либо не благоустроены, без проложенных дорог. А для охоты и рыбалки нужно везде иметь разрешение. Можно ловить только определенную рыбу и только в определенном количестве. Правительство пытается сделать деньги на всем. И многих людей это отталкивает.
Почти всегда, когда кто-нибудь спрашивает, какого мне жилось в России и чего сильнее всего не хватает, я отвечаю: ходить в лес собирать грибы. Многим это просто взрывает мозг. Во-первых, их удивляет, что кто-то собирает грибы. Во-вторых: «Кто-то катается на велосипеде по лесу?» Это для них просто дикость. Те, кто вырос в мегаполисах, им всегда нужен город, кинотеатры, развлечение. Те, кто рос поодаль, они более «зеленые». Например, штат Колорадо, он весь про природу. Очень многие компании, в том числе нефтяные, размещают там свои штаб-квартиры. Но местные общественники, особенно либералы, возможно, скоро прогонят нефтяников — так им дорога своя природа.
