18+
Подмосковье уже который день массово протестует. Против мусорного полигона в Волоколамске. И в этой шумихе мало кто, помимо единичных активистов, замечает множество аналогичных и даже более опасных очагов распространения ядовитых веществ по всей стране. А тем временем жители населенных пунктов рядом с такими ядовитыми полигонами страдают от различных заболеваний и даже умирают. Просто пока это случаи не массовые — они не интересны журналистам и местным чиновникам. Один из таких «химических Чернобылей» — в Ленинградской области. Полигон промышленных химических отходов «Красный Бор» рядом с населенными пунктами Никольское, Красный Бор и городом Колпино.
***
От Московского вокзала в Санкт-Петербурге до станции Колпино электричка едет ровно 30 минут. За окном электропоезда — одинаковые промзоны, трубы заводов и нелепые торговые центры. Страшная провинциальная жизнь в самом концентрированном виде пробегает за окнами грязного поезда. Выходящих со станции вокзала пассажиров встречает Ленин с протянутой рукой. Напротив вождя стоят две женщины за 50, обе в одинаковых шапочках с цветочками. Ради спортивного интереса спрашиваю, где тут мусорный полигон.
«Помойник-то?! А там, где воняет, там и помойник, — смеется та, что пониже. — Да далеко, милочка, сама не доедешь. Но его тут все знают, а кто не знает, те унюхают рано или поздно».
«Далеко» в данном случае — понятие относительное. Один из самых больших полигонов промышленных отходов в стране — «Красный Бор» — расположен в 30 километрах от центра Петербурга и менее чем в километре от ближайших жилых домов. В отличие от большинства свалок Подмосковья, протесты против которых идут по всем городам региона, здесь, в Ленинградской области, хранят химические, медицинские и промышленные отходы. За почти 50 лет работы полигона отходов накопилось более двух миллионов тонн. Площадь объекта — 73 гектара. А это почти 80 футбольных полей.
Местная жительница Нелли Дмитриевна рассказывает, что в прошлом году группа малышей в детском саду, куда ходит ее внук, отравилась. Предположительно веществом, которое по ветру пришло с полигона. Дети тогда находились в помещении с открытыми окнами. Отравление так никто и не признал, но вот один ребенок лечится до сих пор.
«Сначала люди увидели, что начали мотаться машины здесь, — рассказывает пожилая жительница, показывая рукой на детский сад через дорогу. — И все подумали, что у нас утечка газа здесь, потому что приезжал горгаз. И пахло газом, хотя был сильный ветер. Как раз рядом с детским садом стояла газовая будка, и все рядом с ней суетились. Я тогда шла мимо, запах этот ощущался здорово».
Нелли Дмитриевна живет в новостройке в городе Никольское. Расстояние от дома и соседнего детского садика до полигона — около двух километров. Однотипные оранжевые дома стоят на высоком холме, если бы высотки не загораживали обзор, лес, за которым спрятался полигон, было бы видно прямо с детской площадки. Тогда, в январе 2017-го, Нелли Дмитриевне позвонили домой из детского сада: «Забирайте ребенка, ему плохо, кружится голова и рвота». В садик вызвали скорую помощь.
«У нас ребенок–аллергик, когда цветение начинается, у него сразу глаза слезятся, — рассказывает Нелли Дмитриевна. — И вот это вещество спровоцировало, что у него глаза стали белыми, вообще без зрачков. Просто закрылись гнойной пеленой».
Женщина говорит, что последствия отравления ощущаются до сих пор: «В городской больнице нам сказали, что именно это вещество на фоне аллергии спровоцировало такое состояние. Ухудшило. Раньше погноятся глазки, цветение отходит и нормально. А теперь постоянно».
По ее словам, подобные же последствия наблюдались у всех детей из группы, около пяти-шести человек. Плохо себя почувствовали и те, кто просто находился на улице в тот момент. «Помню, что в этот момент ко мне подошла пожилая женщина и сказала: «Чувствуете запах? Голова кружится», — вспоминает женщина, показывая рукой в сторону детского сада.
Жителям не сразу рассказали, что именно случилось в тот день. Сначала в произошедшем винили газ, потом перевернувшуюся машину. Через день на полигон выехали проверяющие из Росприроднадзора. По слухам, приехавший на полигон инспектор упал в обморок.
Как чуть позже объяснит другая местная жительница и активистка Виктория Маркова, дело тут не в обычном газе. Запах в итоге распространился по всей округе. Утечка газа в таком объеме привела бы к более серьезным последствиям. «Сотрудники полигона рассказали, что там просто открыли бочку с метил- и этилмеркаптанами, которые по запаху похожи на газ», — рассказывает Виктория. Сейчас она пытается добиться возбуждения уголовного дела.
Никольскому и местному детскому садику с открытыми окнами не повезло. Роза ветров в регионе такова, что ветер с полигона сразу несет запахи к ним. Затем уже ароматы химикатов приходят в Колпино, потом в Тельмана и дальше уже в поселок Красный Бор.
Сколько всего детей и взрослых, живущих в Никольском и других окрестных поселениях, страдают от влияния полигона — проследить невозможно. Никакой статистики не ведется, нет и способов доказать прямую зависимость заболеваемости детей от большой химической свалки, находящейся в паре часов ходьбы от детского сада.
По словам экоактивиста и бывшего главы Тосненского городского поселения Юрия Кваши, Росприроднадзор и другие организации никаких открытых исследований влияния полигона на здоровье жителей не проводят. Комплексные исследования были в 2011 году, но их результаты засекретили. Он уверен, что открытое разглашение результатов таких исследований вызвало бы слишком много вопросов.
«У граждан по Конституции есть право знать о состоянии окружающей среды, — заявляет Кваша. — А тут хватит на уголовное дело по статье «Экоцид». Массовое уничтожение окружающей среды, массовое. Животных, растений, флоры, фауны и жителей. Но доказать это сложно».
Единственное более-менее показательное исследование проводилось еще в 2015 году. Тогда полигоном заинтересовались в профильном комитете Госдумы. Эксперты пришли к выводу, что в 500 тысячах кубометров органических отходов, размещенных в картах полигона, содержится примерно 14 тысяч граммов полихлорбифенилов (ПХБ) — особо токсичных веществ, не разлагающихся со временем и не выводящихся из человеческих тканей. По оценкам экспертов, такого количества веществ хватит для поражения 140 миллионов живых организмов весом в 100 килограммов.
Прошлогоднее происшествие в детском саду вкупе со случаями недомогания из-за запаха не побудило местных жителей к каким-то действиям. К полигону и периодическим утечкам газа оттуда они привыкли. По словам Нелли Дмитриевны, все остальные родители пострадавших детей даже не хотят рассказывать о случившемся: боятся.
«Для того чтобы начало что-то меняться, нужны жертвы, — раздраженно замечает Кваша. — 60, 70, 100 погибших, как при пожаре в Кемерове. Нужна трагедия. На полигоне умирают, но умирают не одномоментно. Постоянно умирают сотрудники, умирают жители. Но все привыкли».
«В 2016 году у нас 62 человека сократили, и из них за эти два года у 12 человек — онкология. С летальным исходом. Причем очень нехорошая онкология: желудок, щитовидка, рак головного мозга», — делится Ольга Николаевна — бывшая сотрудница полигона. В целом она проработала на «Красном Бору» 10 лет.
«Два раза по пять лет я там отработала, технологом очистных сооружений и специалистом по приему отходов, — рассказывает женщина. — Полигон — как наркотик. Как химику, мне было очень интересно там работать. Иногда очень вредно. Когда говорят, что полигон не оказывает никакого влияния, это чистое вранье. Еще как оказывает».
По ее словам, официального статуса вредного производства у полигона нет. Медицинские осмотры сотрудников были чисто формальными. «Там считали, что если карты открытые, то и вредности нет», — возмущается женщина.
Так же как и экоактивисты, она утверждает, что на полигоне всегда были несанкционированные сбросы отходов в реку. Специалисты опасались, что карты прорвет во время паводка, поэтому «потихоньку спускали отходы в реку». Руководство отделывалось небольшим штрафом и продолжало работать по прежней схеме.
«Где-то еще за это могли бы пожизненное дать, — утверждает химик. — Там настолько токсичная вода после сбрасывания, что бывали случаи, что в этой реке рачки гибли, дафнии. В 27 раз превышена токсичность. А можно заплатить 35 тысяч и дальше сбрасывать. Потом опять 35 тысяч — и опять дальше.
Полигон специалисты называют «химическим Чернобылем». Какие именно химикаты хранятся в картах, доподлинно не известно. Соответственно, не известно, как их правильно утилизировать и хранить.
В конце февраля 2018 года специалисты из Финляндии взяли пробы материалов, чтобы их изучить и разработать планы по обезвреживанию». Уже большой шаг для решения проблемы.
«По бумагам везли одно, на деле было второе, — рассказывает собеседница. — В свое время в 2008 году проводили исследование содержимого одной из карт. И из 130 веществ идентифицировали только 30. То есть поняли, что это фенол или формальдегид — или еще что-то. А что там все остальное — никто не знает. Понятно, что это надо определять».
Бывшая сотрудница полигона называет нынешнее руководство «эффективными управленцами», которые ничего не понимают ни химии, ни в экологии. Они, по ее словам, приходят на полигон «пристроить свою технологию и получить откат», а будет эта технология эффективна или нет, их не волнует.
«Если бы не сократили, я бы все равно осталась там работать, — заявляет бывшая сотрудница. — Мне бы самой было спокойнее. У нас работали отличные специалисты, и которые принимали отходы, и которые их размещали, которые знали, как все это делать. А сейчас сплошь управленцы. Когда еще я работала на полигоне, тогда я реальную картину знала: что, зачем и почему. Мне было спокойнее, а что сейчас там творится... не знаю».
Чем больше Ольга Николаевна рассказывает, тем больше переживает: «Вы, главное, обязательно напишите, что это реальная угроза не только Тосненскому району, где тоже 250 тысяч жителей. Это угроза всему городу, вот вам, пожалуйста!»
Водозабор Лиски, из которого вода попадает в краны жителей Петербурга, находится ниже по течению. То есть если на полигоне произойдет авария, все горожане будут пить химикаты неизвестного происхождения, поясняет специалист.
«Нам говорят, что «Водоканал» контролирует ситуацию. Да, у нас есть такие специфичные вещества, что по технологии «Водоканала» никогда не очистишь. Есть такие вещества, что почище химического оружия».
Сама женщина очень давно хочет уехать отсюда и забрать семью. Но ехать некуда. «К сожалению, у меня сын купил здесь квартиру, хотя я его очень просила этого не делать, — признается она. — Потому что это неблагополучный район в экологическом плане. Особенно для внука».
Добраться на общественном транспорте можно только до одного из ближайших поселений: деревни Красный Бор, поселка Мишкино или города Никольское. Все они расположены в санитарной зоне, то есть на территории, на которой нельзя жить, это опасно. На деле рядом с полигоном не только живут те, кто тут поселился тут в начале прошлого века, но и строятся новые многоэтажки и элитные домики. От последних до могильника всего пять минут на машине. Сайты по продаже и аренде загородной недвижимости с чистым сердцем рекламируют этот район как «экологически чистый участок в живописной местности».
«Вот здесь люди закупили себе квартир хорошеньких по финской планировке, а здесь в километре — кладбище через дорогу, чтобы далеко возить не надо было, — рассказывает Юрий Кваша, местный депутат и экоактивист, вызвавшийся организовать уникальную экскурсию на полигон. — А вот «Кресты 2» — это уже для руководства».
За окном автомобиля справа возникает огромное серое сооружение. Здесь ароматами химикатов дышат тысячи заключенных. Наверное, в их приговорах развитие онкологий и бронхитов стоит прописывать отдельной строкой. Слева от тюрьмы— скромный указатель на кладбище.
Дальше дорога к «Красному Бору» превращается в просеку среди густо растущих деревьев. Проезжаем открытый шлагбаум. «Это они нас не ждали, а то пришлось бы пешком идти», — смеется Виктория Маркова, местная активистка. Из-за ситуации на полигоне она уже объявляла голодовку, стояла в ежедневных пикетах и судилась с директором и комитетом по природопользованию, но пока все, чего удалось добиться, — полигон закрыли для ввоза отходов. Все, что накопилось почти за 60 лет его существования, продолжает лежать в картах, так на профессиональном языке называются котлованы для химикатов.
Ворота полигона, обвитые сверху колючей проволокой, открываются, стоит только нам подъехать к стоянке. Явно ждали кого-то другого. За сеткой забора переполох, сотрудники в форме что-то обсуждают и машут руками в нашу сторону. Двери закрываются. Ветер чуть меняет направление. Во рту появляется металлический привкус химических веществ. Пахнет протухшими яйцами, оставленными в школьной химической лаборатории. Натянутый на нос шарф не помогает.
Виктория показывает один из сливов воды из «обводного канала», идущего вдоль всего забора с внутренней стороны. Вода, смешанная со льдом, — болезненного желтоватого цвета. По словам Виктории, при такой скорости вода не может очищаться.
«То есть они воду просто так сливают, не очищая. Сейчас она в ручей, потом в Ижору, а потом в Неву, – рассказывает активистка, снимая на видео «экологическое правонарушение». Поток воды взбивает в ручье плотную желтую пену. Пена не спеша уплывает в сторону леса. Там, ниже по течению, — Красный Бор, финские домики, детские лагеря, Никольское и Петербург».
Слышим сзади шум подъезжающей машины — в погоню за нами пустились охранники полигона. Юрий радостно выходит им навстречу: «Сейчас будет весело».
На вишневом авто белыми буквами написано: Росгвардия. Двое сидящих в ней гвардейцев больше похожи на школьных охранников. Улыбаясь, просят покинуть территорию. Мы вежливо отказываемся, ходить вдоль забора законом не запрещено. Игнорируя машинку, иду дальше по бетонной плите. Росгвардия едет за мной почетным караулом со скоростью пешехода, как будто они просто от скуки вышли на прогулку. С порывом ветра приходит новая порция ядреных ароматов духов «Красный Бор».
«Как же вы здесь работаете целыми днями? Тут и помереть недолго, — спрашиваю мужчин, наклоняясь к окошку».
— «Недолго, – соглашается гвардеец, — но работать больше негде».
За решетчатым забором — заброшенное разваливающееся здание. По словам активистов, еще в 90-х здесь начали строить мусороперерабатывающий завод, который так и не был запущен в эксплуатацию.
«Уже тогда ситуация стала критической, — поясняет Виктория, остановившись у здания. — Люди написали письмо Собчаку, что слишком много отходов, что денег нет и что что-то надо делать. А помощником Собчака тогда был Путин. И Собчак ему поручил организовать строительство завода по переработке. До сих пор завод не достроили».
На завод выделили 1,5 миллиарда рублей из бюджета. Виктория потом покажет документы, в которых указано, что 868 миллионов рублей из них делось неизвестно куда. Сейчас в здании недостроенного завода пустота, а летом, как говорят активисты, растут полевые травы.
Дальше по маршруту — пейзажи из «Сталкера» и фильмов постапокалипсиса. На ярком солнце загорает гора из покрышек. Рядом с ними — сверкающие гладким светлым льдом бассейны с обрушившимися краями. Это карты, из-закоторых в том числе было возбуждено уголовное дело. «Вторая карта для отходов — треснутая. Ее должны были построить в 2014 году, а в ней хранить ничего нельзя. Каждый год ее показываем», — рассказывает Юрий.
Дело о хищении 17,2 миллиона рублей было возбуждено в 2015 году. Фигуранты — директор полигона Сергей Мацуков и директор компании-подрядчика «Экоградстрой» Сергей Градобоев. Они подписали контракт на выполнении работ на полигоне, но ничего сделано не было. Мацуков тем не менее, как утверждает следствие, подписал документы о приемке. До этого было возбуждено другое уголовное дело — о хищении 10 миллионов рублей на строительстве очистных сооружений.
С тех пор как на полигоне запретили прием отходов, поменялось не так много, хотя и этого активисты добивались с большим трудом. По их мнению, отходы до сих пор скидываются в реку незаконно.
«С 2014 года как не было очистных промышленных стоков, так и нет, как были вбросы — так и продолжаются, — признается Юрий, возвращаясь назад к дороге. — Максимум, что они сделали, это усовершенствовали шандору, которая теперь открывается не вручную, а автоматически. Раньше они ходили — крутили огромные задвижки руками, а теперь кнопку нажал — и все. Сейчас у них по ускоренному режиму идет сброс отходов».
Над полигоном в облака устремилась огромная труба. Верхняя ее часть покрашена в цвета триколора, теряющиеся на ярко-голубом небе.
***
Люди, живущие рядом с бассейном из концентрата отравы, продолжают ремонтировать машины и покупать обои на придорожных развалах. Мы проезжаем аляповатые рынки и магазины. Кажется, что от моей куртки до сих пор пахнет едкой щелочью. Простившись, выхожу на свежий воздух. Мимо проходит пожилая дама с пакетом, из которого торчит что-то, похожее на рассаду:
— Бабушка, а у Вас от полигона рядом картошки в мутантов не превращаются? — спрашиваю ее после всего увиденного мною за день.
Бабушка, остановившаяся от такой «наглости», отвечает:
— Картошки нет, а вот козлята мертвыми рождаются или с лишним копытом.
Приглядываюсь к старой женщине. Глаза умные и предельно серьезные, вроде не шутит.
— Так и почему же Вы не уезжаете? И зачем сажаете еще что-то?
— Как зачем?! Свое, родное! Даже с пятью рогами будет свое! — торжественно встряхивает пакетом дачница.
Ближе к вокзалу на лавочке у кафе сидят две молодые девушки. Пирсинг, многоцветное окрашивание, модные ботинки на толстой подошве. Продолжаю опрос — уже среди молодой аудитории.
— Есть полигон, воняет, — признает темноволосая девушка, отрываясь от айфона. — Да куда от него убежишь?! У нас вся страна такой полигон!
