Митрополит Тихон: Переставая быть государственником, русский человек становится разрушителем

Его называют духовником Владимира Путина, символом возросшего влияния РПЦ на внутреннюю политику государства, его прочили в патриархи, а он от всего отказывается и служит Богу. Один из самых известных и влиятельных служителей церкви — митрополит Псковский и Порховский Тихон (Шевкунов) рассказал основательнице Daily Storm Анастасии Кашеваровой о ковид-диссидентстве, работе матери в Центре имени Гамалеи, проблемах со строительством социальных объектов в Псковской области, ответил на вечные вопросы «Кто виноват?», «Что делать?» и «Доколе?», а также расшифровал формулу председателя Госдумы Вячеслава Володина «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России».

P.S. Интервью большое, но рука не поднялась его сократить. Тем, кто склонен к рефлексии, кто ищет ответы на духовные и исторические вопросы, и тем, кто тяготеет к получению новых знаний, — читайте и смотрите до конца. 

— Владыка, вы на интервью приехали из больницы, где причащали больных ковидом. Какая ситуация сейчас в Псковской области: много ли больных, которых вы посещаете, может быть, какую-то поддержу оказываете, как обстоят дела именно у вашей паствы?

— Ситуация безо всякого преувеличения тяжелая. В больнице, где мы проводили причастие, реанимационное отделение расширено и занимает не только помещение реанимации, но и обычные больничные корпуса. Очень много больных. А утром отпевал нашего священника — отца Георгия Ушакова, которого я знаю много лет. Замечательный батюшка. И у нас, к сожалению, умирают один за другим, вот за неделю — четыре или пять человек, поэтому я просто в ужас прихожу от того, как легкомысленно относятся к этой проблеме.

Еще прошлой весной, когда все началось, я говорил, что это — третья мировая война. И потери будут страшные, и вбрасываются всякого рода легенды, фейки, провокации, чтобы люди не предохранялись от этой болезни, начиная от масок и заканчивая прививками и прочее.

Это страшно! 13-летние дети у нас сейчас лежат в реанимации, 13-летние! Вот только-только я оттуда вернулся. Огромное количество людей, тяжелейшее положение. И вот отпеваем отца Георгия, я умоляю, прошу всех: «Мы в храме, пожалуйста, надевайте маски», — несколько человек стоят без масок.

— Да, но многие говорят, что якобы государство не настолько пропагандирует и вакцинацию, ведь когда только это пошло, начали говорить: а вот у нас прививка бцж, якобы она защищает, еще что-то защищает... И пока все не столкнулись с этим напрямую, видимо, было потеряно и упущено время.

— Я думаю, что это не так, с самого начала говорили, просто вместе с этим вирусом нам вбросили еще и дополнительную информационную войну. Ведь получили все: священники получили одни страшилки, интеллигенция — другие, врачи — третьи и так далее. Я не врач, я не могу здесь судить, но вот я вернулся из больницы, где спросил у главврача, сколько у нас лежит в реанимации привитых. Он говорит: «Ну вот примерно из ста человек — один». Не в реанимации, а просто в больнице.

Я, не будучи врачом, но заботясь о своей пастве, что я по долгу должен делать? Я убеждаю людей, что нужно прислушаться к врачам, а не к интернету. Это просто какая-то массовая, жуткая провокация и, конечно, страшно смотреть, когда люди умирают в больнице, а еще страшнее видеть, как люди просто лишаются рассудка, это же действует на нервную систему и на психику. Жуткая вещь. Поэтому бесполезно говорить людям, которые поставили некую преграду внутреннюю.

— Скептически ко всему относятся?

— Даже не скептически, у них начинается дикая паника, для врача все больные — это свято, но тяжелее всего с этими ковид-диссидентами. Им просто вот все не так, все не то, и они поверить не могут, что оказались в больнице. Я в прошлый раз был когда, мне главврач говорит: «Вот это наш коллега — доктор». Мы с ним побеседовали, он причастился, я говорю: «Доктор, прошу прощения, что я вмешиваюсь, но все-таки, ну вы же врач, почему вы не привились-то?» И вдруг он сдирает с себя кислородную маску и прямо со слезами: «Ну идиот я, идиот!»

— А у вас все привиты здесь? Сами вы привиты?

— Я привит, да. Я привился еще давно, у меня мама, Царствие небесное, она была доктором наук.

— Микробиолог?

— Эпидемиолог, да.

— Да, препараты по 50 тысяч рублей стоят…

— Один укол! Но вот люди упрямы, знаете, есть такая присказка — «ежики рыдали, но продолжали есть кактус». Вот примерно такая же история. Очень больно смотреть, все непривитые — все лежат.

— Очень интересно, если раньше церковь была удалена от науки, то сейчас она как-то все ближе и ближе становится...

— У нас есть врачи, у нас есть епископ-эпидемиолог, в церкви же образованные люди. Вот наши врачи, они же тоже церковь, и главврач нашей больницы, и заместитель главного врача, и многие врачи — православные. Как говорится (не люблю это слово), практикующие православные, они глубоко православные люди, веруют так же, как верую и я. Я недавно видел фильм о Февральской революции, и там все безумие, разрушение страны созерцал французский посол в тогдашнем Петрограде — Морис Палеолог. И глядя на то, что происходит, на это самоубийство, он сказал очень глубокую фразу, хотя человек был непростой, он сказал: «Я не знаю другого народа, более подверженного влиянию и внушению, чем народ русский», — в десятку попал.

— Ну да, это наше историческое.

— Да, по ковид-диссидентству Россия занимает первое место в мире.

(Интервью проходит в полуразрушенном здании епархии.)

— Здесь была раньше онкологическая больница?

— Здесь было архиерейское подворье, храм рядом, а потом в советское время все это было закрыто, естественно, потом была онкологическая больница. Сейчас в Пскове выстроили прекрасный онкологический центр по указанию президента. Когда Владимир Владимирович приезжал на годовщину памяти шестой роты псковских десантников, поблагодарили его за онкологический центр, а здание, которое принадлежало раньше церкви, передали епархии. Весь комплекс и храм сейчас будем восстанавливать.

— Работы у вас здесь, я посмотрела — непочатый край!

— Чем драгоценна Псковская земля: здесь был практически первый храм. На месте прекрасного Троицкого собора стоял первый храм, который создала княгиня Ольга. Это середина X века.

Здесь родились княгиня Ольга и князь Владимир, у нас (в Псковской области. — Примеч. Daiy Storm) огромное количество памятников, древних храмов, которые называются памятниками федерального значения, то есть у нас XV-XVI век — это уже новодел. А вот храм с фресками в Мирожском монастыре вообще совершенно уникальный, это XII век, дотатарское время. Памятников у нас очень много, но так получилось, что многие из них не реставрированы, в том числе и Троицкий собор.

— Средства тяжело искать на восстановление?

— Что касается памятников, самих зданий, — государство очень помогает, была целая программа «Культура России», сейчас она закончена, практически завершена уже, но вот так получилось, что Псковская епархия в этом не участвовала. Другие епархии — Владимирская, например, — получали большие средства, и государство восстанавливало древнейшие храмы и монастыри, народное достояние, но вот Псковская епархия была как-то немножко обделена. Мы сейчас сделали целую программу вместе с Министерством культуры: просмотрели, какие есть самые горящие и важные объекты — храмы, монастыри, и делаем проекты восстановления, и приступаем к реставрации. Создана специальная организация АНО «Возрождение» совместно с губернией и епархией. И сейчас получили большой заказ на восстановление храмов, в том числе 10 новых, которые вошли в особый список ЮНЕСКО. Все средства строго под контролем. Мы даже сэкономили 50% средств, но не за счет качества, и направили эти деньги еще на новые проекты.

— Это на строительство новых храмов?

— Нет-нет, это не новые храмы, а проектирование и ремонты древних памятников. Наша главная задача — сохранить то, что есть. Мы хотим построить два храма, может быть, не больше. Много храмов сохранилось, слава богу, в Псковской области. Но иной раз легче построить новый храм, чем реставрировать.

 — Это дешевле…

— Это и дешевле, да, намного. Но нам надо передать все-таки потомкам в неразрушенном виде храмы, монастыри.

— После развала Советского Союза, когда стали церкви передавать земли, храмы, очень тяжело было искать деньги на восстановление, потому что у государства тогда денег не было и очень сложно было с людьми, которые не совсем понимали, что это нужно. Но сейчас есть те, которые говорят: зачем новые строить — нужно возрождать старые. Вы сами как считаете, нужно возрождать? И вот это строительство новых храмов не достаточно ли нам?

— Это решается на местах. В Псковской области особая история, вот вы когда проезжали по Пскову, видели, наверное, просто в пяти шагах друг от друга потрясающей красоты храмы, наша задача их сохранить. Это действительно шедевры мирового архитектурного искусства и духовного.

— Это история России...

— Ведь приезжают во Псков не для того, чтобы посмотреть какой-нибудь полузакрытый завод или какой-нибудь стадион, приезжают, чтобы посмотреть древний Кремль, Мирожский монастырь, Снетогорский монастырь, Псково- Печерский, и, естественно, Святогорский монастырь, где похоронен Александр Сергеевич Пушкин. Туда люди едут, чтобы приобщиться к своей истории. Мы сейчас построили храм при городской больнице, силами епархии, он строился долго, в память Луки Войно-Ясенецкого, великого епископа и знаменитого хирурга, лауреата Сталинской премии. Мы хотим еще, тоже рядом с больницей, где новостройка и там нет храмов, построить два небольших храма, один из них деревянный.

Все это мы делаем за свой счет, государство новые храмы не строит.

— А слушания проводятся по строительству храмов?

— Да-да, мы сейчас предложим, и будут проводиться общественные слушания. Я надеюсь, что не будут сильно возражать, потому что мы потом собираемся сделать там и молодежные центры небольшие. Мы строим и приходские дома, храм должен быть обязательно с приходским домом, чтобы там была воскресная школа, люди могли бы собираться, но мы делаем эти приходские дома с большой социальной столовой. Что это такое? Это не для бомжей, для бомжей отдельно мы тоже строим в Печорах. Псковская область, к сожалению, — не самый богатый регион, и есть прослойка людей, у которых есть проблемы. Многодетные, пенсионеры, ну и так далее. Мы делаем клубы такие, где очень хорошая столовая и место встречи, стоимость карты этой клубной будет 300 рублей в месяц, но за это люди смогут каждый день приходить в свой клуб по карте и обедать или ужинать. 

— А это с кем-то «партнерка» будет или сами?

— С епархией, мы зарабатываем немножечко, у нас есть издательство, у нас есть строительная компания небольшая по реставрации. Построить клубы помогает мне один хороший знакомый, наш эмигрант Сергей Сергеевич Палин, граф Палин, старый друг. Он из первой волны эмиграции еще, то есть он родился уже во Франции, он приезжал, и мы с ним обсудили, что он поможет построить эти дома, а уже содержать их мы будем сами. Очень симпатичные домики такие, хорошие, уже штук пять построили.

— Это хорошее дело, благое, я, как верующий человек, обеими руками за, но почему у нас церкви закрыты на ночь? Вот в католический храм можно прийти и ночью.

— Ну, слушайте, я, честно говоря, не знаю на счет того, чтобы в католических церквях ночью было открыто.

— Службы там нет, но там можно зайти, да.

— Я не представляю какие-то порывы сходить ночью в храм, но может быть, потому что я могу, я в монастыре живу. Храмы у нас открыты целый день, но если хочется помолиться, можно и дома помолиться.

— Или есть опасность воровства?

— Воровство жуткое, в Псковской области нет ни одного храма, который дважды или трижды не был обворован. Дважды или трижды.

— Да, была история — путинскую икону какую-то украли, но не во Пскове (икону Божией Матери, подаренную Владимиром Путиным Иверскому монастырю).

— У нас этим летом обворовано пять или шесть храмов. И из-за этого ставим видеонаблюдение. Поэтому ну уж потерпите до утра. Ничего страшного. Батюшка бедный, он ведь поздно уходит, а у многих семья все-таки есть. А утром он уже в семь утра приезжает, готовится к службе, и, пожалуйста, приходите.

 — Вы с 2018 года во Пскове. У вас, может быть, какие-то проблемы есть тут, с которыми вы столкнулись, какие-то антагонисты есть?

— Когда человек начинает любое дело, оно встречает сопротивление. Вот, например, те же приходские дома, есть такая «Псковская губерния», они написали большую статью «Владыка, вы нарушаете закон».

— Это местное СМИ?

— Да, местное СМИ такое. Не хочу делать ему рекламу, но о нем («Псковская губерния» не имеет лицензии СМИ - прим. DS) и так все знают. Так вот что происходит: в самом центре стоит храм, древний храм, у этого храма нет приходского дома. Мы собираемся строить этот приходской дом, с клубом, социальной столовой.

— Это на Шуйского? (улица Воеводы Шуйского — центр Пскова. — Примеч. Daily Storm)

— Видите, вы тоже знаете. Естественно, мы запрашиваем охрану памятников, в каком случае можно строить? Я маленький ликбез вам такой сделаю, в каком случае можно строить здания на том или ином месте. Если были старые фундаменты, старые здания, то мы имеем право там построить. Там было много фундаментов, на том месте, где мы хотим построить. А рядышком стоит гостиница одна, тоже претендует на это место, они дорогу хотели делать там. Мы совершенно законно проектируем хороший дом. Там красивый вид, на реку Великую, на Псков, мы решили не на самих фундаментах строить, чтобы не закрыть этот красивый вид, потому что там туристы, а рядом, — захватывая только часть фундамента. Охрана памятников нам согласовала, все городские организации согласовали. Я сегодня (интервью было взято 16 октября. — Примеч. Daily Storm) разговаривал с охраной памятников, говорят, что гостиница частная, и они взяли дополнительно себе землю незаконно. И они привлекли нашу творческую интеллигенцию, что, мол, вот архиерей хочет построить там какие-то здания, в которых будут прохлаждаться священники. Слушайте, ребят, мы строим совсем для другого, и объясняем еще раз про социальную столовую, и зачем это, и что здесь все совершенно законно, потому что есть фундамент, есть разрешение охраны памятников, есть разрешение Министерства культуры, подойдите, посмотрите. Нет, насмерть встают, насмерть.

— Я читала, что они незаконно забрали вот эти 200 метров. Для центра Пскова — это большая территория.

— ЮНЕСКО предписало сделать какие-то постройки, чтобы это было как в древности, как раньше, то есть эти фундаменты как-то занять, что мы и делаем. Исполняя в том числе предписание ЮНЕСКО. Но, как сказал сегодня уже упомянутый Морис Палеолог, мы (то есть русские) слишком возбудимы, слишком впечатлительны и слишком внушаемы. Архитекторы какие-то, искусствоведы и прочие подняли крик, когда разобрались, оказалось, что все нормально, никаких вопросов нет. Там гостиница эта, это их частный вопрос — пусть они решают, но вот мгновенно люди заводятся, понимаете, это особое сейчас состояние общества, понимаете, мы не выросли из подросткового возраста, негативизма.

Вот что такое подросток? Учителя против него, родители против него, и он, соответственно, против всего, и он протестует против всего. Протест — это нормальное состояние подростка, пока он не вырастет. А наше общество находится в этом подростковом состоянии. И это видно, собственно говоря, по всему, массовый внутренний протест против любого, так сказать, принуждения, советов. Принуждения в хорошем смысле слова, начиная с того, что вовремя приходить на работу, исполнять какие-то предписания…

 — Мыть руки, носить маски…

— Мы все революционеры, понимаете, а на самом деле мы не выросли из подросткового состояния. В первую очередь это относится к нашей любимой замечательной креативной интеллигенции в подростковом состоянии.

— Получается, вопрос вот с этим домом причта через суд решаться будет?

— Я не знаю.

— Или будет история такая, как в Екатеринбурге?

— Я думаю, что до этого не дойдет. Мы на недавней пресс-конференции показали домик, в стиле псковской городской застройки, он будет стоять частично на старом фундаменте, не будет ничего перекрывать, разрешение охраны памятников есть, предписание ЮНЕСКО — там строить обязательно, но дорогу там не проложат до этой частной гостиницы. И все успокоились, надо сказать, все, кроме интересантов. Как говорится, бизнес — и ничего личного, но они подняли общество еще ко всему прочему. Есть частный интерес и есть люди, которые помимо своей воли начали частный интерес обслуживать. Строят маленький, небольшой дом не для того, чтобы священник там прохлаждался, у священника есть квартира, а для того, чтобы сделать там социальную столовую. Какие вопросы вообще?

— Я замечала, что, например, вот наше мусульманское общество…

— Едино.

— Да, а почему православные — они против?

— Я подозреваю, что там тоже проблема. Они те же россияне, они той же нашей общей культуры, и боюсь, что не ошибусь, если скажу, что у них тоже есть масса проблем, просто это не выплескивается.

— Я ни разу не слышала, чтобы они против мечети были. Наоборот, давайте и там мечети, и здесь, и рядом с уже построенной.

— Я разговаривал с муфтиями, у них не меньше проблем, поверьте. Это вот как у Толстого — «каждая семья счастлива одинаково, а несчастлива по-своему». И то же самое здесь, они не выплескивают это.

Но хорошо, мы великое демократическое общество, мы везде будем кричать обо всех наших реальных и выдуманных проблемах, пускай, ничего не сделаешь, нас не переделаешь.

 — А когда гром грянет мы, естественно, бежим к Богу и просим какой-то помощи.

— Часто, часто, да.

— Как вы сейчас оцениваете нравственное состояние общества, когда хорошее отвергается, а вот какой-то негатив, наоборот, привлекает? И люди, которые являются лидерами общественного мнения, часто проявляют этот негатив. Вот недавно была с Ксенией Анатольевной Собчак такая история, когда попала в аварию, то покинула место происшествия, а милосердие?.. Вот какой-то перекос нравственный.

— Общество находится в состоянии подросткового негативизма, к сожалению, и мы это не переросли, мы это не перебороли, мы не встали на ступень выше. Конечно, у нас есть люди нормальные, даже речи об этом нет, но превалирует в обществе, к сожалению, пока именно это.

— Телеведущая…

— ...телеведущей, когда, простите, что пенять на зеркало, коли рожа крива, а у нас и священники так иногда поступают. Поэтому что осуждать-то, нам надо взрослеть, должны быть принципы, должно воспитываться благородство, должны воспитываться правила, твердые правила, которые утратили во всех слоях общества. Понимаете? Принципиальность, воспитание, культура и прочее. Вот взять наше... не буду ругать телевидение, уже стало пошло ругать телевидение.

 — Так государство на него деньги выделяет.

— К сожалению, а социальный заказ-то другой, а идет рыночная история, понимаете, вот опять рынок. Есть у нас прекрасные каналы, есть прекрасные передачи, речи нет, новостные там, какие-то еще, но ладно, это особый разговор.

— Вы всегда ратовали за образование — Сретенская семинария, вами созданная, конечно. (В 1999 году отец Тихон стал ректором новообразованного Сретенского высшего православного монастырского училища, преобразованного в 2002 году в Сретенскую духовную семинарию. — Примеч. Daily Storm). Я знаю ваших выпускников, которые работают и в администрации президента, и в Министерстве просвещения.

— Псково-Печерскую создали семинарию. Они работают, в первую очередь, в Русской православной церкви, а кто-то, кто не принял сан, идут в другие организации, и так как образование очень мощное у них и ребята очень подготовленные — их берут, конечно.

— Очень котируются.

— Очень котируются, потому что очень хорошее образование получают. Я уж не говорю о тех, кто древние языки изучает, там совершенно особое мышление у человека, знающего древние языки, ну и плюс прекрасное гуманитарное образование и богословское тоже, конечно, им помогает. А сейчас вот Псково-Печерская семинария. С радостью мы ее открыли при Псковском монастыре.

— Когда ее открыли?

— В этом году, но у нас они учились уже два года, как бы так сказать — таким, условно, филиалом Сретенской семинарии, а сейчас мы уже свою Псково-Печерскую семинарию сделали. Прекрасное высшее образование, но в основном это, конечно, будут священники, но вот еще раз повторяю: какой-то процент получит в том числе и светский диплом. Кто-то уже приходит к нам с высшим образованием, медицинским, и гуманитарным, и с техническим, кто-то после школы.

— Вы скучаете по Сретенской семинарии, потому что разговоры такие ходили, что вы с тяжелым сердцем оставляли это все?

— Что, Москву? Да ну что вы.

— Сретенскую семинарию. Это же ваше детище.

— Мне всегда очень приятно, когда патриарх говорит: это ваше детище, но я духовно родился здесь, в Псково-Печерском монастыре. Я строил Сретенский монастырь, и в Донском монастыре принимал участие, и вот я молил с 1986 года вернуться, не прошло и 32 лет, как Господь услышал мои молитвы и вернул меня. Я оказался снова здесь. Я очень люблю Сретенский монастырь, и вот сейчас еду туда, и там буду останавливаться, и Святейший благословляет меня иногда там послужить. Расставание было тяжелым, но эта тяжесть быстро прошла. Здесь, в Печорах, тоже много работы и тоже родное место, и братья ко мне приезжают из Сретенского, и прихожан огромное количество приезжает сюда, и как-то мы срослись — две обители.

— А здесь семинария на сколько мест?

— Небольшая, я думаю, в общей сложности будет человек 60, не больше. Это не научный центр, это Сретенская семинария стала сейчас аж академией, а в Псково-Печерском монастыре — просто такая провинциальная семинария.

— А священников потом отправляют куда-то за рубеж, представлять интересы?

— Да, наши выпускники служат по всей территории России, и на Украине, и в Белоруссии, и в Америке, и в Европе, то есть где угодно, но в основном, конечно, в России.

— Я думала, что у РПЦ это тоже такая мягкая сила, то есть некое такое сотрудничество между МИД и РПЦ.

— Я не думаю, что на уровне дипломатии даже, это скорее выше, вот Святейший недавно встречался с муфтием Азербайджана и с католикосом армянским, представляете, насколько это важно? Дипломатические усилия Русская православная церковь предпринимала в лице нынешнего патриарха Кирилла и патриарха Алексия в 93 году во время страшного кризиса, который готов был перерасти в гражданскую войну, и думаю, свою лепту они тоже внесли. Был период, когда с Израилем не было дипломатических отношений, и какое-то участие во взаимоотношениях двух государств или двух народов принимала наша миссия в Иерусалиме, когда не было еще преставительства СССР в Израиле.

И наши дореволюционные подвижники, Порфирий Успенский, Антонин Капустин, который скупил огромное количество земель в Палестине, они принадлежали Русской православной церкви. Самые дорогие земли принадлежали России, ну вот Никита Сергеевич наш Хрущев решил, что это не нужно, и продал земли, огромные участки в центре Иерусалима, по всему Израилю продал, сейчас не вспомню, кажется, за два миллиона долларов (4,5 миллиона долларов. — Примеч. Daily Storm), причем ему дали это в цитрусовых. Был какой-то танкер с мандаринами, лимонами, апельсинами, который прибыл в Одесский порт, апельсины в конце концов где-то в море выбросили, потому что сгнили.

А наше посольство в Китае — самое больше посольство в мире. А это же была русская духовная миссия. И очень много было сделано тогда в Китае. И вот это на ментальном уровне, духовном уровне, общение русского и китайского народов, которое было загублено, в том числе и благодаря недальновидной политике советского государства, когда Русская православная церковь была запрещена. Там же было два китайца — православные епископы. Китайцев было немало православных, и что мы сейчас видим?

В Китае сейчас 160, если я не ошибаюсь, миллионов христиан, но это католики и протестанты, а православие там запрещено.

160 миллионов, больше чем население России нынешней, и все более увеличивается количество христиан там, интеллигенция, образованное общество, простые люди принимают христианство, но это либо католики, либо пятидесятники, а русской миссии там нет, вот взяли и загубили.

— А внутри страны как вы оцениваете ситуацию? Я вернусь к мусульманам, хоть я друг исламского мира, но есть некая агрессивная политика у них, в соцсетях постоянно вижу очень много девочек православных, которые пытаются стать мусульманками, какой-то тренд сложился. У РПЦ есть проблемы с пропагандой, я имею в виду информированность какую-то, вовлечение в Русскую православную церковь среди молодежи недостаточно. 

— Вы знаете, то, что мы слабо работаем, слабо несем, слабо и недостаточно, и недейственно несем слово Божие людям, и в том числе молодежи, — это факт, к сожалению.

Да, у нас есть молодежь, и ее немало, в Сретенском монастыре у нас просто огромный молодежный приход, и таких приходов по Москве и по стране много, но в целом вовлеченность небольшая. Мы получили огромное наследство — Русскую православную церковь, мы получили просто гигантский архипелаг духовных знаний, духовных сокровищ, которые соединяют человека с Богом, которые дают познание Божественных законов в этой жизни, которые дают путь в будущую вечную жизнь, реальную, предстоящую каждому человеку, но так, чтоб человек зрячий шел туда — это предназначение нашей Церкви. Священники стараются, старается Святейший патриарх, но сказать, что мы здесь очень преуспели, нельзя. И предстоит сделать очень многое, и об этом говорится и на наших соборах, и Святейший патриарх говорит.

Вот в чем была проблема общества 1917 года — года Февральской революции, — ни государство тогда, ни церковь не смогли найти общего языка с обществом. Во многом неэффективность, невнятность и неясность проповеди привели к тому, что на Пасху 1917 года, которая проходила уже после революции, и было отменено обязательное причащение на фронте, причащалось всего 10%. 95% воевали православные там, несколько процентов были мусульмане, иудеи, все православные должны были причащаться на Пасху, если в 1916 году причащались 100%, то в 1917-м — 10%. О чем это говорит? Люди под пулями, фронт, еще война идет на территории Российской Империи, то есть даже было обязательное школьное образование церковное, закон Божий был в обязательном порядке, а вот что-то главное упустили, понимаете? Не знакомили людей с Богом. Объяснили все наши предания, объяснили, как креститься, объяснили, так сказать, обряды, а вот встречу души и Бога устроить не смогли. А это самое главное. Реальное богообщение, когда человек знает Бога, — вот что это такое, понимаете?

— Ну то есть вера в Бога есть, а веры в церковь нет?

— Нет-нет, есть то и другое, верят и в церковь, есть кто-то, кто церкви не доверяет, но среди православных таких немного, есть такие экстремисты у нас, которые просто не понимают, что такое церковь. Невозможно, как сказал наш священномученик Иларион Троицкий, покровитель Сретенского монастыря: «Вне церкви нет спасения», — то есть нет единения с Богом.

Но мы должны еще приложить множество усилий, чтобы найти вот этот путь и исполнить свой долг перед молодым поколением, перед старшими поколениями, чтобы рассказать о вере так, чтобы люди нас услышали. Это наш долг перед тысячелетней историей России.

Это личное дело человека — услышит он или не услышит, но мы должны заговорить на том языке, который даст ему возможность все услышать.

Я был с епископом Польским в Кракове, это студенческий город, Польша — католическая страна. И вот я у него спросил: «Сколько у вас процентов ходит в церковь?» Смотрю — прям заполненные храмы, просто интересно, сколько в процентом соотношении с города, студенческий город. Он говорит: «В обычный воскресный день больше 40 процентов, а на Пасху — 80».

Да, это моноэтническая страна, католицизм в Польше — он был еще и политической силой, которая связывала даже разделенную на четыре части Польшу, это особенный разговор, поляки — это особенное дело, но все равно. Впереди у нас большой труд, исполнение нашего церковного долга перед народом, сделать все, чтобы нас услышали, не навязываясь, говорить просто и нести, ну в первую очередь, конечно, своей жизнью как-то пытаться достучаться до людей.

— У католиков действительно молодежь ходит, я была в Шотландии, и там при университетах есть небольшие храмы, церквушечки, и у молодежи нет невосприятия церкви, а у нашей молодежи есть…

— Неприятие...

 — ...отторжение, полное отторжение...

— Да-да.

— ...но из-за чего это? Возможно, например, что очень много появляется в церкви либо случайных людей, либо людей, которые несут в себе не созидание, а разрушение. Вот два священника были арестованы, 53 ребенка изнасиловали. Представляете, что у нас с детьми происходит, эти 53, — дома тебя калечат, в школе, и так вот если собрать — у нас растет какое-то искалеченное поколение, и оно Господа не слышит. Они не понимают, к кому обратиться за помощью, и государство там не помогает, у нас как-то дети просто заброшены.

— Ну как не помогает, нет-нет, ну тут мы тоже начинаем — «государство не помогает». Вот у нас в Сретенском монастыре мы патронировали школу-интернат, когда только начали — это была просто жуть, но и мы что-то вложили, помогали там, и государство — создали нормальный интернат.

Вы понимаете, не хватает нам идей созидания, не хватает внутреннего убеждения созидания, мы во многом плывем по течению, мы — ленивые и нелюбопытные, как сказал Александр Сергеевич Пушкин про нас тысяча восемьсот какого-то года, и про нас 2021-го — мы ленивы и нелюбопытны.

И порой нужен просто хлыст, для того чтобы нас гнать, или какие-то проблемы, или не дай бог какой-нибудь там культ личности, или что-то еще для созидания. Вот было созидание в начале XX века, Россия по темпам роста экономики была на первом месте в мире, до 9-11% рост ВВП был, представляете, ежегодный, развивалась страна бешено. Нет, скрутили себя, устроили революцию, потом рыдали, плакали, и думали, и говорили — что мы сейчас натворили. Мы в этом смысле опасны для самих себя, и вот этот негативизм, наше подростковое состояние, оно, к сожалению, остается. Чехов об этом говорил, Достоевский говорил об этом. Нужен сейчас какой-то мощный созидательный порыв.

— Идея какая-то нужна.

— Идея, мощный созидательный порыв, должна быть та самая пассионарность, о которой говорил Гумилев и которая так спорна для многих. Прав он был или сказочник — это особый разговор. Он преподавал у нас в институте, иногда приходил к нам, такой удивительный старик был, потрясающий совершенно, он говорил: «Когда я работал на великих стройках коммунизма...» — он сидел в лагерях, это у него была такая присказка… Так вот эта пассионарность, она, конечно, сейчас оставляет желать лучшего, но работают люди, вот я, извините, вижу людей, которые до трех часов ночи сидят на высших должностях, принимают решения, работают по-настоящему, но, конечно, надо всем преодолевать, всем преодолевать, иначе будет плохо, очень тяжело.

— Вас ведь слушают на высших должностях, вас уважают, но вы правильные вещи говорите, мне кажется, что есть те люди, которые так же думают…

— Конечно.

 — Но почему же нельзя сдвинуть с мертвой точки?

— Оно сдвигается.

— Оно сдвигается, но все равно какое-то болото, вот затягивает обратно...

— Есть это болото. Есть и движение, есть и болото, есть и то и другое, как и наша Россия, есть болотистые места, на которых ничего не будет, тина затащит вглубь. А есть прекрасные поля, есть все, но мы не обращаем внимание, мы как мазохисты сидим расчесываем себе бесконечные болячки свои, понимаете, любим мы это делать. Вот анекдот есть. Иностранец говорит: «Удивительные люди русские. Вот мы сидим в компании за бутылкой, они клянут свое правительство, клянут свою жизнь, говорят, какие они ужасные, какие они кошмарные, но когда под утро я им сказал то же самое, они набили мне физиономию».

— Мы про себя можем говорить, а про нас нельзя говорить.

— Правильно. Всякий раз, когда мы вот этот негатив увеличиваем, реальный, конечно, надо смотреть правде в глаза, но мы еще и напридумывать мастаки, и мы распространяем это отношение и состояние. Это невозможно же, когда страшно совершенно понижается некий уровень социальной самооценки, личностной самооценки, мы должны быть смирены, мы не должны быть гордецами, но смирение, а не смиренничание. Как говорится в одном из духовных законов — самоуничижение паче гордости, то есть страшнее, чем гордыня. Поэтому много этих вопросов кусающихся, в том числе и воспитания, воспитания подрастающего поколения и взрослых.

В чем проблема огромная: родители сами не знают, как воспитывать детей, вот я как священник сталкиваюсь, они говорят: «Мы не знаем, как воспитывать детей». Они сами воспитаны многие неизвестно как родителями, которые уже забыли, что такое воспитание. Когда нецензурщина, мат льется в домах при детях — о чем говорить вообще? И люди даже не понимают, что это такое, они опускают своих детей ниже социального плинтуса, они нравственно калечат детей, и когда идешь и слышишь: идут девушки и разговаривают матом, понимаете, ну как они будут воспитывать своих детей? Какой великий, могучий русский язык они им передадут, когда мальчик может ударить девочку? Мы сами были драчунами, но девочку ударить было невозможно, ну это было немыслимо, человек перечеркивал отношение к себе напрочь, а сейчас это в порядке вещей. А то, что девочки дерутся, вот я родился в 58-м году, у нас не было драк девочек, хотя мы жили у Чертаново, ну это такой хулиганский московский район был, Бирюлево — Чертаново, ну не было такого, чтобы девочки дрались, то есть порвалась связь времен, переступили какие-то грани, за которыми начинается саморазрушение, но это восстанавливаемо, никаких вопросов нет, восстановить все это можно, но за это надо всем взяться как-то, всем обществом, государством, и прочее, прочее. Понимаете, что будет, если церковь с этим выступит? И выступает, и говорят — куда лезете?

— Да, вмешательство церкви в государственную политику.

Исторически сложилось, что церковно-приходская школа, гимназия, реальные училища — это были институты воспитания, советская школа была институтом воспитания и воспитали великий народ, а сейчас мы пошли на поводу неизвестно у кого. Мы опять то, о чем говорил Морис Палеолог, этот странный человек, посол Франции в России: «Я не знаю народа более поддающегося воздействиям и внушениям, чем народ русский».

— У меня вопрос, уходящий за 1917 год. В России до сих пор частично коммунистическое общество, и отношение к царской семье, к империи, к Николаю II довольно скептическое среди этой части населения. На Архиерейском соборе, который был перенесен на весну 2022 года, должны были обсуждать вопрос о признании останков царской семьи…

 — Да, мы подготовили все материалы за пять лет вместе со Следственным комитетом. Было новое следствие, это было очень интересно, мы не предрешаем исхода, естественно, Архиерейского собора, но мы предоставляем все документы, которые отработаны следствием, исторической комиссией и нашей церковной комиссией. Мы, в частности, проводили генетические исследования по просьбе Святейшего патриарха. Были подняты останки отца Николая II — Александра III, взяты генетические пробы и сравнены с екатеринбургскими, и там все совпало. Святейший патриарх об этом сказал, но окончательно будет судить Архиерейский собор.

— Но все экспертизы есть?

— Все экспертизы есть, меня они вполне удовлетворяют, потому что я их все смотрел, однако споры продолжаются. Но мы можем спорить до бесконечности, поэтому для меня нет никаких сомнений, хотя сейчас я знаю, что в меня полетят камни, у меня никаких сомнений нет, а вот что там решит Архиерейский собор…

— Получается, если Архиерейский собор принимает положительное решение и признает, что это останки царской семьи, то они становятся мощами?

— Да, мы их признаем как мощи святых. Но кто-то признает, кто-то не признает, я не знаю, как это будет, хотя для меня это совершенно очевидно и тут лицемерить я даже не собираюсь. Все три тома дела мы только что издали, и они выложены на сайте Следственного комитета, и каждый человек может поглядеть на эти документы. Там не только генетические экспертизы, там было около 50 разных экспертиз, и любой человек может взять и непредвзято посмотреть. Ведь немало людей, так же, как и я, не доверяли следствию, которое велось в 90-е годы. На то было множество причин, в том числе процессуальные причины, то есть брали частицы от останков брата Николая II, брали екатеринбургские останки, но процессуально это не было должным образом оформлено, и это вызывало недоверие. И об этом говорил в своем докладе глава СКР Бастрыкин, он поражался — насколько небрежно были оформлены материалы.

— Ну новое государство, 90-е годы тогда еще были…

— Да, сложности тогда еще были, но сейчас все эти ошибки исправлены, процессуально все идеально, и исследования проведены просто на высочайшем уровне. Профессор Попов, один из крупнейших судмедэкспертов, который тоже не признавал эти останки именно как специалист, исходя из этих ошибок. Но когда ему дали череп №4, который, предположительно, принадлежит Николаю II, страстотерпцу…

Еще наследником Николай Александрович был в Японии, и на него было совершенно покушение, и полицейский (как раз пошла эта поговорка «японский городовой») ударил его саблей по голове и серьезно его ранил, и тогдашние томографы еще не могли показать это ранение. А разрешение нынешних томографов таково, что дали ему возможность проанализировать этот череп, и профессор Попов увидел следы ранения, совпадающие со шляпой, которая была тогда на Николае II и теперь хранится в Эрмитаже. Кровь последнего русского царя сравнивали с кровью Александра II, его деда, который был убит в 1881 году террористами, и его рубашка тоже осталась. Рубашка Николая II, которая была окровавлена, тоже в Эрмитаже хранится.

Мы, когда становились экспертами, подписывали документ, в котором говорили о том, что в случае заведомо ложной экспертизы мы подлежим уголовной ответственности, а наказание — срок до пяти лет.

— А если в дальнейшем опять же положительный будет ответ Собора, то потом где будет хранение останков, мощей, уже думала церковь?

— Это прерогатива Святейшего патриарха и Архиерейского собора — наверное, в Петропавловской крепости, там же, где похоронены почти все члены рода Романовых.

— Кстати, вот недавно в Исаакиевском соборе свадьба была наследников, так сказать, дома Романовых, как относитесь к некой реставрации монархии у нас?

— Ну это личное дело этих двух молодоженов. Но я вспоминаю одного из моих учителей — митрополита Питирима Нечаева — у него было почти 400 лет священнической династии, несколько святых в роду, потрясающий совершенно человек, в советское время, учась в Мостостроительном институте, он принял решение стать священником. Так вот, в середине 80-х поднимался рост таких монархических настроений, интерес к этому и прочее, я помню, дежурил у него в приемной, и пришли какие-то люди молодые и не очень молодые в какой-то военной форме царской с множеством крестов. И что меня поразило — полные георгиевские кавалеры, это все равно что мне сейчас надеть трижды Героя Советского Союза и куда-то там ходить. Они в этом пришли и попросились к владыке на встречу, а я просто пораженный смотрел: как можно надеть боевые ордена?! Такой был маскарад…

 — Ряженые?

— Ряженые, и говорят: «Владыка, надо сделать все, чтобы восстановить монархию, нам нужен царь сейчас же».

Он посмотрел на них и сказал: «Знаете, дай вам сейчас царя — вы ведь его через неделю снова расстреляете». Так что монархия — это, с моей точки зрения, я опять готов получить порцию камней, — это абсолютно естественное для России состояние, но чтобы войти в это естественное состояние, надо очень много переменить в нашем духовном состоянии, это дар Божий.

И могут быть искаженные монархии, вот сталинская монархия… Русский народ, разрушив свое государство в 1917 году, с невиданным энтузиазмом стал строить то единственное, что он может строить в государственном строительстве, — снова монархию, но эта монархия была уже коммунистическая. Единовластие, оно естественно для нашей страны, но оно должно быть правильным и естественным. Я знаю, что очень многие люди, в том числе и в руководстве нашей страны, довольно иронично относятся к этому моему мнению, но это их личное дело.

— Вот мой бывший начальник говорил: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России». Многие его превозносят, некоторые говорят, что вот, мол, царь едет или еще что-то…

— Ну это шутки. Помните, как Хазанов пытался надеть на голову Путина корону, и что сделал Путин? Он взял корону и надел на него. И Хазанов совершенно серьезно это делал, а Путин со смехом нахлобучил на него корону — и все. Владимир Владимирович, насколько я знаю, иронично относится ко всем этим делам, он пашет и пашет. Я имею счастье иногда с ним встречаться, но иногда встречи происходят в три часа ночи. Я как член президентского совета по культуре веду восстановление Херсонеса, Владимир Владимирович лично курирует этот вопрос. В 10 часов приезжаешь вечера и понимаешь, что ждать придется долго, и встречи происходят там в три часа ночи ! И уже жалко его, он весь… ну что такое человек в три часа ночи… Я ему: «Владимир Владимирович, давайте я сейчас быстро покажусь, у вас же еще посетители». А он: «Нет-нет, рассказывайте, как там у вас все. Только двое (посетителей. — Примеч. Daily Storm), ничего», — а утром встает и опять на работу. Сейчас опять все скажут — на галерах.

Это выражение Николая I — «Я раб на галерах». Николай I инженер на троне, человек, который абсолютно не хотел быть царем, но так вот сложилась судьба, что ему пришлось взвалить на себя разваливающееся после декабристов государство. Потрясающий был человек, поднял страну, но был оболганный, его называли Николай Палкин. А он мечтал о карьере инженера, и как его кляли, как его только не называли. Александр Сергеевич Пушкин, который потом наконец-то понял, что и как в нашем великом Отечестве, из радикального либерала стал монархистом и государственником, и писал друзьям, говоря о царе: «Его я полюбил», — не боясь, что его будут оплевывать. Николай Александрович помогал его семье, платил все его долги и был первый, кто сказал, понимая, что он скоро умрет: «Вы должны причаститься». И Пушкин причастился перед смертью. У них были особые отношения.

 — На ваш взгляд, вы же видите тоже как гражданин России, какие действия принимает власть, но власть это одно, а есть президент. Решения президента — они, на ваш взгляд, были вразрез когда-нибудь с религией или все-таки он такой воцерковленный человек, с моралью?

— Церковь сейчас принуждения со стороны государства никаких не имеет, но это было и при Ельцине. Церковь может вести социальную деятельность, восстанавливаются храмы как памятники, как общенародное достояние. Что государство давит каким-то образом на церковь и какое-то вот слияние церкви есть — стопроцентные наговоры. Строятся детские дома совместно — да, хосписы — да, вот социальные столовые, социальная деятельность, поддержание памятников. А вот что, вы еще скажите, что патриарх поддержал Владимира Владимировича. Ну и что? Ну это его мнение, понимаете, критическое отношение было высказано и к монетизации со стороны церкви, и к вот этой пенсионной реформе, хотя она была совершенно…

— Необходима.

— Необходима, да, но другое дело, как это было проведено, вот это другой вопрос.

— Людям не рассказали…

— Они не объяснили… у нас сохраняется это отношение к народу «ну поймут, начальник сделал — значит, все правильно», а объяснить, что пройдет несколько лет, и у нас пенсионеров будет больше, чем работающих? То есть это должна была быть длительная долгая беседа с обществом. Тяжелое решение, но надо его принимать, и поскольку ни СМИ, ни партии вот эти вот наши великие все правящие и не правящие палец о палец здесь не ударили, то пришлось взять это на себя президенту. Поскольку все понимают, что это крайне непопулярное решение, никто не взялся…

— Свалили все на президента.

— А он принял, ну вот такой человек, понимаете, берет все на себя. Вот знаете, больше всего мне это напоминает, не дай бог, конечно, ну вот понимание Пушкиным креста правителя — монолог Бориса Годунова.

— Да, это тяжело. И сколько было непопулярных решений — я все ждала, чтобы кто-то взял на себя эту ответственность, что же вы на президента все сваливаете, а потом, когда выборы, — они от президента пытаются этот кусок отхватить.

— К сожалению, это так. Нет реальной общественной силы, вот когда-то была духовная общественная сила — церковь. Она охватывала все общество или большинство общества, потом какое-то время это было собравшееся вокруг династий дворянство, интеллигенция и так далее, потом все пошло вразнос — началась это девиантная подростковая история, которая закончилась ужасно.

Мы говорим: террор сталинский, красный террор, белый террор, а кто его выпустил? Наша русская интеллигенция. Которая в конце XIX — начале XX века поддерживала террористов, это было признаком хорошего тона — поддержать убийство губернатора или министра внутренних дел, почти все министры внутренних дел были убиты. Премьер-министр Столыпин был убит. Когда был убит министр внутренних дел Плеве, люди верещали от радости, поздравляли друг друга, шампанским праздновали это событие, понимаете, то же самое было со Столыпиным. Алексей Максимович Горький, наш великий русский писатель, поддерживал террор, наши прекрасные писатели состояли в террористических организациях. «Алые Паруса»... Грин — эсер, Мандельштам пытался вступить в боевую террористическую организацию, но был хлюпенький, его не взяли. И результат, когда были проведены первые всероссийские свободные выборы, мы знаем о феврале 1917 года, знаем об октябре 1917 года, а ноябрь-декабрь 1917 года — это завершение выборов в учредительное собрание России. Что такое было учредительное собрание, напомню, позволю себе напомнить. После Февральской революции, после переворота этого страшного, Временное правительство объявило, что давайте мы проведем всероссийские выборы, свободные абсолютно выборы, и лучшие люди, выбранные в учредительное собрание, определят направление жизни России. Что это будет: республика, монархия, как она будет развиваться и так далее, и так далее, не только республика или монархия, но вообще вектор определят.

И это действительно были самые свободные и самые честные выборы за всю историю России, наверное. Было разрешено женщинам выбирать, до этого в Финляндии, в княжестве Финляндском разрешалось, но это была лишь часть, а две страны, в которых было разрешено для женщин избирательное право — это Австралия и Новая Зеландия, в Европе нигде этого не было, ни в Америке, ни в Европе, впервые в России, в большой стране. Военным разрешили выбирать, возрастной ценз был снижен с 25 до 20 лет, естественно, никаких национальных цензов не было. И вот были проведены эти великие всенародные выборы, и что мы получили: 91% депутатов — члены террористических партий, эсеры и большевики. Две партии, в уставах которых, в программах которых был записан террор как инструмент их политической деятельности. Мы сами выбрали 91%, и мы потом удивляемся, откуда у нас был террор. Да, мы его выбрали, мы сами решили его призвать, мы призвали этот террор.

А повивальной бабкой этого террора была наша замечательная креативная русская интеллигенция, свободомыслящая, мечтающая о прекрасной России будущего.

— Ну можно провести параллель, что и сейчас у нас творческая интеллигенция достаточно оппозиционная.

— Что касается террора — это была чисто интеллигентская история. Иван Петрович Павлов, наш великий лауреат Нобелевской премии, великий нейрофизиолог, сам был не чужд революционных настроений, в 1918 году в холодном Петрограде... до этого единственной страной из воюющих стран, да и не только из воюющих, где не было карточек, была Российская империя, в Германии, в Австро-Венгрии миллион человек умерли с голоду, у нас не было никаких продуктовых карточек, кроме сахара, чтоб самогон не варили. Процветающая страна… и вот в голодном Петрограде, где выдавали уже пайки хлеба, помните, у Маяковского: «Не домой, не на суп, а к любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик», — так вот Павлов выступал там с лекцией о русском уме, очень интересная лекция, он говорил о том, что это массовый психоз, а виновата в нем русская интеллигенция.

От нашей интеллигенции можно ожидать очень многого, но это не значит, что надо хвататься за револьвер при слове «интеллигенция», да избави бог, это говорил изверг такие слова, не буду даже его имени называть, но наш креативный класс абсолютно точно очень опасен сам для себя, и это надо учитывать, без тормозов. Все наши революции были созданы и интеллигенцией, которая, так сказать, была протестная, но и интеллигенцией из всех так сказать элит, в том числе из башен всякого рода и всякого времени, поэтому эти процессы очень интересны, но доводят они порой до страшных вещей.

— Ну самое интересное, что их спонсируют, эту интеллигенцию. У нас власть начинает заигрывать с такими людьми. Зачем это, почему заигрывают?

— Мягкотелость и глупость порой зашкаливают… должна, убежден как гражданин, я никого не учу, избави бог, но должна быть принципиальная позиция. Я думаю, что она вырабатывается к концу, потому что все понимают, что мы можем зайти очень далеко — и потом как Февральская революция. Ее встречали с восторгами, «мы никогда не переживали такого прекрасного времени, это самые лучшие дни России», в стихах излагали. В том числе и церковь поддержала Февраль, вот в чем весь ужас, это позорнейшая страница истории нашей официальной церкви. Когда первенствующий член синода выносил торжественно кресло императора из синода, когда поддержали это самое Временное правительство. Когда отказались члены синода выступить с обращением к восставшим солдатам петроградского полка. Все слои общества, начиная от семейства царского и заканчивая духовенством, начиная от профессуры и студенчества и заканчивая ремесленниками и интеллигенцией, и так далее, и так далее… все обезумели. Многие психиатры того времени писали — массовый психоз. Вот дойти до этого массового психоза и раскрутить его — вот что самое страшное.

Один из поэтов писал: «Тогда у блаженного входа, В предсмертном и радостном сне, Я вспомню — Россия. Свобода. Керенский на белом коне». А через четыре месяца они обрушили государство и фронт, который побеждал, и мы должны были уже осенью победить в Первой мировой войне и в три столицы должны были войти русские войска. Здесь поучаствовали, конечно, наши закадычные друзья — и англичане, и французы отчасти, и американцы. Мы сами себя разрушаем, ничто не может разрушить Россию, кроме самих себя, нет у нас таких врагов, кроме нас самих, внутреннего врага, об этом сказал, кстати, гений военной стратегии мирового масштаба фон Клаузевиц. Он сказал, что «Россию не может разрушить ничего, кроме нее самой».

Поэтому нас разрушают изнутри, просто надо это понимать, и надо понимать, на чьей ты стороне: или ты на стороне этих разрушителей и участвуешь в этом разрушении, или, как Пушкин говорил, мне многое претит в России и со многим я не согласен, и многое мне кажется абсолютно невозможным и отвратительным, но во-первых, я никогда не захочу другой истории, кроме той, которая оставлена нашими предками, ну и второе, конечно, — русский человек не может быть негосударственником, это невозможно, тогда он становится разрушителем. Даже в советское время, вот заметьте, церковь при всем неприятии их коммунистической идеологии и страшных вещей по разрушению все равно со страной шла вместе до почти края обрыва, чтобы спасти хотя бы немногих. Не разрушала государство, а пыталась его исправить, потому что понимала, что государство — это не сакральная история, нет, не надо говорить, что мы призываем к сакрализации государства, нет, но при всех ошибках нельзя становиться разрушителями… можно становиться оппонентами, можно что-то не принимать, критиковать, но это должно быть созидательным, а не разрушительным.

 — У нас, к сожалению, внутри есть такие разрушительные элементы, вот поэтому и есть непонимание у народа, например, что вот положительный человек, да, а тут раз и к нему такие жесткие меры принимают, или человек наоборот… была история с Кириллом Серебренниковым — здесь тоже то был суд, то заигрывание. Значит, прощения постоянные, давайте простим или еще что-то... Потом финансирование Министерством культуры фильма «Чайковский», где он был представлен не великим композитором, а геем. Я не против, пусть это творчество развивается, но почему на государственные деньги, почему государство подает патроны для разрушения ?

— Обелять и поддерживать все без исключений действия государства — это тоже тупиковый путь. Потому что как и все люди — и правители, и партии, и прочие ошибаются, и здесь есть некий критерий — это совесть, это понимание цели и понимание того, что для того чтобы окончательно судить, надо знать всю подноготную и иметь массу информации, это очень важно и очень ответственно.

Что касается творчества и его субсидирования государством, то опять же, как член президентского совета по культуре я могу сказать свое мнение. Что происходит у нас в других странах — есть некое частное спонсорство творчества, есть некий государственный социальный заказ. Вот есть некое подобие общественного совета при Би-би-си, туда входят представители самых широких слоев общества, которые дают некие пожелания. Конечно, существует еще и курирование, например, мало кто знает, что Пентагон курирует Голливуд, там есть кураторский центр по творчеству Голливуда. Там есть ответственные за присмотр на все случаи, хотя там свобода слова, как утверждается.

Я сам считаю, что вот такая общественная заявка должна быть. Например, общественные советы, зачем они вообще существуют? Я одно время был в общественном совете при Министерстве культуры, такой пиквикский клуб, мы собирались и ни на что не влияли. Я считаю, что это неправильно, общественный совет собран из представителей разных сфер, он и должен говорить, на что тратить народные средства. Это не идеология, и не цензура, это общественная организация, которая в том числе определяет культурную политику. Как культурную политику определяет в некоторой части и президентский совет по культуре. Мы собираемся, говорим о каких-то направлениях, говорим о тех, кому вот достойно присудить Государственную премию, и предлагаем президенту те или иные кандидатуры — это прерогатива президентского совета по культуре. Я думаю, что такие общественные организации, диалог с обществом — это важнейшая сейчас тема, которая была как раз упущена в те предреволюционные времена.

— Сейчас особо не слышат, мне кажется, нет, они слушают, но мне кажется, что не придают иной раз значения.

— Мне кажется, что общество еще не выработало… Это снизу должно пойти. Общество наше подростковое должно созреть, стать хотя бы на уровне здоровой молодежи, и сказать: давайте мы будем делать это и это вместе с государством. Но и государство, и общество еще не готовы к нормальному созидательному диалогу, вот в чем проблема.

Вот я даже специально попросил распечатать, это из Александра Сергеевича Пушкина, это, конечно, не монолог Годунова, Годунов — это всего лишь образ, это размышление зрелого Александра Сергеевича Пушкина о человеке во власти и об отношении народа зачастую и людей у власти.

«…Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить,

Щедротами любовь его снискать —

Но отложил пустое попеченье:

Живая власть для черни ненавистна.

Они любить умеют только мертвых —

Безумцы мы, когда народный плеск

Иль ярый вопль тревожит сердце наше!

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы —

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил им новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви»...

Ну смешно говорить вообще… Начальник, ищущий любви и почтения своих подчиненных, — это самое ничтожное и самое глупое, наверное, существо на свете и самое несчастное.

Вот что сказать о Владимире Владимировиче — он любит сам и Россию, и народ, а насколько любит его кто-то, для него это, поверьте, абсолютно личное дело каждого, и в этом смысле он — созидатель.

«…Кто ни умрет, я всех убийца тайный:

Я ускорил Феодора кончину,

Я отравил свою сестру царицу —

Монахиню смиренную... всё я!»

Пушкин это видел, но ведь он говорил не о Борисе Годунове, он говорил об отношении, он же изучал историю глубочайшим образом. Начальник во всем виноват — для России это аксиома. И нам надо к этому привыкнуть, тут чуда не свершится, все как было, так и будет. А чернь — имеется в виду здесь не народ — это разные вещи, народ и чернь — совершенно разные. Это бесконечные сплетники, клеветники, завистники и разрушители, вот это болото страшное. Так что я глубоко убежден, ну ладно… я уже сказал, что Путин не имеет к этому отношения, надо будет ему почитать как-нибудь лишний раз.

— Вы и в совете видитесь, он, наверное, прислушивается к вам, мне кажется, он и сам такого мнения.

— Это человек совершенно другого масштаба и уровня во многих отношениях, в том числе и информированности, в том числе и бесконечной ответственности, которая на нем лежит, которую, поверьте мне, он очень хорошо осознает, больше, чем мы даже можем себе представить. Он человек дела, естественно, не ищущий никакой благодарности. Он как офицер, как солдат поставлен это делать.

— Ну он себе уже не принадлежит…

— Он абсолютно себе не принадлежит, и у него только одна задача: сделать все, чтобы страну вести, спасать… спасать, потому что это порой в буквальном смысле слова, когда у нас бесконечные наводнения, дефолты и прочее. Мы живем в экстремальных условиях, плюс это военное противостояние. Ведь страшно же вспомнить какой-нибудь там Сахалин-2, когда мы отдавали западным партнерам нефть и не получали ничего, еще и платили за то, что мы даем, а расторгнуть договор не могли. Или страшные военные действия на Кавказе, когда не могли найти 50 тысяч военных, которые были бы боеспособны. Мы знаем, что наши западноевропейские партнеры уже говорили, что России не существует, и вопрос в том, как она будет переходить в состояние уже раздробленности, и как это сделать, чтобы это было наиболее безболезненно и полезно для зарубежного сообщества.

Поэтому задача огромная, страшная по своей тяжести и непониманию, ведь Россия была спасена, но еще же задача сохранить, знаете же, у нас на крестике написано «спаси и сохрани». Это все лежит на этих плечах… Как было сказано, что Россия — это Путин?

— Володин сказал: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России».

— Знаете, это воспринимают как то, что Путин — это и есть Россия, но это, конечно, не так, Россия больше каждого из нас. Я думаю, что Вячеслав Викторович Володин имел в виду, что нет никого другого, кто может сейчас все удержать, вот так сложилось, понимаете, исторически сложилось. Предыдущая вся его деятельность, 2000 год и огромное воодушевление народа, который тоже дает ему силы, формируют его, разрешение конфликта на Кавказе огромными усилиями, подъем экономики, о котором уже все забыли, да, в том числе благодаря нефти, защита интересов России в военной сфере. И все это пересекается с деструктивными действиями многих людей, которые обладали огромной властью, частных людей, олигархи их называют. При Путине произошел подъем России на международном уровне. И это сформировало человека, поэтому многие смотрят и говорят: «А кто еще такой, кто может вот так же работать на международном уровне? Кто может еще внутри сдерживать?» Но это и наша проблема, человек не бессмертен.

 — Что дальше?

— Этот вопрос тоже на нем, ни на ком другом, в первую очередь на нем, подготовить то, что будет дальше. Он в каком-то интервью сказал: «Я об этом думаю день и ночь». И многие понимают: вот убери и что начнется, просто любому человеку задуматься, ответственному человеку, который понимает вообще какие-то приводные ремни, которые у нас есть. И поэтому я думаю, что Володин именно в этом смысле сказал, конечно же, он не отождествляет.

Ситуация сейчас вот такая, и эта ситуация не самая лучшая, я вам скажу. Володин этого и не сказал. На данный момент ситуация сложилась так.

— К вам сюда президент приезжает?

— Он был дважды в Псково-Печерском монастыре, три года назад он был проездом из Питера, заехал в Псково-Печерский монастырь, поклонился святыням, и в начале этого года он был, потому что было 20-летие событий, связанных с подвигом шестой роты псковских десантников. Ну и вот сейчас (11 сентября. — Примеч. Daily Storm) был на Псковщине, не во Пскове, открывал памятник Александру Невскому на Чудском озере. Прилетел на час, открыл памятник вместе со Святейшим патриархом и уехал.

А в первый год его правления он побывал у старца нашего великого архимандрита Иоанна Крестьянкина, они с ним общались о чем-то вдвоем. Но во всяком случае, я думаю, отец Иоанн вдохновил его, не знаю, я не спрашивал специально, он сам не говорит. Но отец Иоанн о нем кое-что сказал, не буду говорить.

— Хорошее?

— Хорошее, очень такое глубокое, очень хорошее.