18+
Как специальная военная операция повлияла на психику военнослужащих, их родных и близких? Как справиться с переживаниями, общаться с вернувшимся домой бойцом и помочь ему социализироваться? Об этом Daily Storm узнал у военного психолога Алексея Захарова, а также практикующего психотерапевта Сергея Колова. Колов работал в отделении медико-психологической реабилитации в госпитале для ветеранов, где изучал посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР).
Со спецоперации все вернутся с психологическими травмами?
По статистике, 15-20%, в среднем 17% военнослужащих возвращаются домой с психологическими травмами, говорит Сергей Колов.
В зоне риска могут быть не профессиональные военные, а добровольцы или мобилизованные, если у них не было системной боевой подготовки, отмечает Алексей Захаров. По его словам, некоторую роль может играть и возрастной фактор.
Колов указывает, что в некоторых случаях боевой опыт, наоборот, позитивно сказывается на поведении человека. «Все уперлись на ПТСР, но мало кто говорит, что те же 17% людей как личности становятся лучше. Они возвращаются, если утрировать, более хорошими людьми. Почему про это никто не говорит? Они более доброжелательные, более конструктивные. Они поняли, как угроза смерти на них повлияла, что надо по-другому общаться, жить в семье».
По опыту специалиста, примерно в 90% случаев вернувшиеся из зоны боевых действий ведут себя как совершенно обычные люди. Если же родные заметят какое-то необычное поведение (например, человек сразу не заходит в дом, внимательно осматривается, разглядывает окна), то тогда человеку стоит пообщаться с психологом вместе с близким человеком — либо одному.
Правда, что нельзя подходить к ветерану сзади? И как вести себя с человеком?
СМИ в конце лета публиковали памятку для жен, чьи мужья вернулись с СВО. Помимо прочего, авторы методички советовали налаживать физический контакт постепенно и не подходить к человеку со спины. Сергей Колов считает, что этого правила придерживаться необязательно.
«С моей точки зрения, это вариант так называемой стигмы, когда всех под одну гребенку и наклеивают ярлык, что те, кто возвращаются с войны, все как будто опасны и у них всех вот повышенная тревожность, что на них нападут сзади», — рассуждает он.
Захаров соглашается с коллегой и добавляет, что все очень индивидуально, нет единого универсального совета. Зачастую бойцы сами объясняют, что не надо говорить и что не надо делать, чтобы не спровоцировать неприятную реакцию. Нет каких-то общих определенных триггеров.
«С каким-то особенным поведением, что якобы можно спровоцировать какую-то реакцию, я не встречался. Во-первых, реакции индивидуальные и с близкими мало связаны», — говорит Колов.
Однако провокации могут быть опосредованными и ненамеренными. Например, если ребенок громко играет с машинкой, когда у человека максимальная тревога и ему нужно сосредоточиться. Человека также может насторожить ярко выраженная обходительность, особенное угождение, которые в боевом братстве не приняты. Но это, скорее, частные случаи, отмечают специалисты.
Колов советует родственникам маркировать свои действия в беседе с вернувшимся бойцом — обозначать и определять их: «У военнослужащих чаще, по моему опыту, складывается мышление по принципу «черное — белое», «друг — враг». И там это понятно, оно им помогает выжить. В гражданской жизни это не так: тут очень много полутонов и нет однозначных врагов, однозначных друзей. А у них, например, есть манера все действия и слова классифицировать как дружеские или враждебные по отношению к себе. А ведь иногда действия бывают нейтральными».
Например, супруга или ребенок спросят: «Что ты, папа, сейчас выпиваешь?» Это может быть невраждебное и ненападающее поведение. Но боец может принять это как нападение и ограничение, а еще как непонимание, что спиртное может быть, например, попыткой на время справиться с переживаниями, болью.
«Это непонимание с нападением нужно маркировать, с моей точки зрения: «Не хочу тебе никакого вреда, не нападаю, но мне хочется понять, что происходит, и постараться тебе как-то помочь». Все время обозначать, что это не враждебное высказывание», — рассказывает эксперт.
Захаров рекомендует близким бойцов запастись терпением и быть очень внимательными к нему, а также с уважением относиться к воинской семье, в которой служащий находился.
Могут ли возникнуть проблемы с возвращением человека на гражданскую работу?
Профессиональные навыки остаются у нас, даже когда мозг стареет, подчеркивает Сергей Колов. Он не встречал случаев в своей практике, когда именно в профессиональной деятельности после возвращения у военных были проблемы.
Если человек работал, например, врачом, полицейским, то после возвращения из зоны боевых действий эти навыки сохраняются.
«Могут быть, опять же, не у всех, а у какой-то части, которая с ПТСР, проблема не с самой работой, а с общением с коллегами. Это да, такое бывало. Но эта проблема тоже решается психологами», — добавляет он.
Чтобы социализация вернувшихся бойцов была успешной, нужно комплексно заниматься реабилитацией, продолжает Алексей Захаров.
Как СВО действует на психику родных?
Однозначно возросла тревожность, обращают внимание эксперты. Тревога может быть постоянной или принимать формы панических атак. Родные бойцов сталкиваются со страхом за их жизнь. А угроза жизни близкому обостряет и страх собственной смерти.
«История, когда близкие все время под угрозой смерти, рушит свои собственные защиты. Явно и неявно человек думает очень много о своей смерти, и при невозможности как-то еще другим способом обходиться со страхом смерти это лишает радости жизни. Мы говорим именно о психологических и экзистенциальных проблемах. Но может быть еще и масса бытовых проблем, которые тоже могут влиять», — объясняет Сергей Колов.
Главный совет для родных военнослужащих — никогда не терять надежды. «Все это бывает очень сложно из-за тревожности, и с некоторыми особенностями личности люди склонны накручивать себя очень сильно», — говорит эксперт. Он рекомендует почаще оценивать реальность и прислушиваться к голосу разума, напоминать себе, что зона СВО — очень разная.
Если боец находится в более опасном месте, на передовой, то его близким проживать тревогу особенно сложно. Здесь может помочь экзистенциальная терапия, в ходе которой пациент осмысливает свою жизнь и главные ценности. В этом направлении специалисты могут разговаривать о смерти, отношении к ней и о том, как проживать смерть близкого человека. Основная идея — переформировать отношение к смерти.
«Если по-простому сказать, работа ведется на таком уровне: а кто, собственно говоря, сказал, что смерть — это плохо и ужасно? Переформировать мысли — это уже более тяжелая работа, самостоятельно только на уровне рекомендации тяжеловато это делать, но психологи работают и с этим», — заверил Колов.
Например, есть классическое понимание психотерапевта Ирвина Ялома о смерти как о ресурсе, как о чем-то, что помогает ярче проживать жизнь. Когда мы не думаем о смерти и нас просто заедает суета, то жизнь может казаться не очень наполненной и яркой.
«Как говорили древние, Memento mori, «помни о смерти». Если несколько утрировать — как будто твой день — как последний, завтра не будет. Это очень сильно наполняет жизнь. И тогда смерть уже выглядит не как что-то ужасное, а как некий ресурс, который улучшает и делает более качественной твою жизнь. Это для примера, один из подходов, как переформировать отношение к смерти», — поясняет специалист.
Справиться родным бойцов с переживаниями помогают также религия и разные спонтанные способы. Например, переключаться на какое-то конкретное дело, причем необязательно на работу: это может быть и волонтерская деятельность.
«Когда человек, если метафорически сказать, ходит рядом со смертью, от этого просто отвернуться нельзя, здесь все же нужна какая-то профессиональная поддержка. Нельзя просто делать вид, что этого нет, и отворачиваться. Потому что это называется вытеснением, все равно это выстрелит», — предупреждает Колов. Поддержка со стороны необязательно должна быть именно от психолога — это может быть, например, кто-то из представителей религии.
Женщина готова пожертвовать собой и отправиться в зону боевых действий, чтобы вытащить мужа. Почему так происходит?
Храбрость действительно присутствует в эмоциональном посыле российских женщин, признает Сергей Колов. По его мнению, это может быть обусловлено в том числе и национальной особенностью. На практике он часто встречался с тяжелыми ситуациями, в которых женщины героически себя вели.
Алексей Захаров тоже нередко замечает такие особенности в характере российских женщин.
«Просто женщина хочет сохранить свою жизнь, а свою жизнь она видит в системе своих детей, в системе семьи. Она мужчину для себя выбирает как человека, который должен быть способен не только зачать ребенка, но и вырастить и поставить его на ноги. И эти определения лежат в глубинных факторах ее существования, в ее инстинктах», — объясняет он.
Поэтому жены стараются сохранить семью любым способом. Они готовы драться за своих мужей и пытаются вызволить их из трудных ситуаций. «Если у них нет уверенности в том, что он погиб, они будут браться за него до конца», — добавляет Захаров.
Сергей Колов отмечает, что, по мнению социологов, мужские и женские роли за последние 50 лет поменялись. Женщина может быть не меньшим защитником, чем мужчина, а именно боевые действия эту ситуацию могли обострить, допускает эксперт.
Но необычайная храбрость женщин может быть наряду с фантастическими, недействительными представлениями о реальности, своих действиях и силах, предупреждает он.
«Они могут не понимать реальность, насколько это реально — найти [человека на СВО], не понимать обстановку, что там на самом деле происходит. Просто элементарно можно не знать, есть ли там пропускной режим. Как она будет маркировать — она враг или друг, даже нашим операторам дронов? Как отличать своих от чужих, что будет происходить, когда дрон тебя засечет в зоне боевых действий, ну и так далее. Не зная всего этого, кого они там найдут и как? Тогда это героизм, скажем так, довольно отвлеченный», — заключает психотерапевт.
