18+
Об успехе этого человека многим нашим современникам остается только мечтать. Это он когда-то написал музыку в детских песнях «А-а-а, крокодилы-бегемоты» и «Бу-ра-ти-но», рок-оперу «Юнона и Авось» и сочинил пробирающую до мурашек духовную сюиту «Тишайшая молитва». Ученик знаменитого Арама Хачатуряна, самый популярный композитор СССР по версии Всесоюзного хит-парада 1979 года, а сейчас глава Союза композиторов РФ — Алексею Рыбникову, казалось, благоволит сама судьба. Но вот что самое интересное — несмотря на многочисленные звания, он остался таким же интеллигентным и скромным и ратует только за одно: чтобы современным авторам стало хоть чуточку легче. «А самое главное, нужны люди, которые будут в них верить, — говорит он. — Верить беззаветно, и тогда все получится».
— Алексей Львович, Вы достигли в своей жизни, наверное, всего что только можно. Какой ценой Вам дался этот успех?
— Ценой многочисленных преодолений. Потому что начиная с самого детства это были жертвы, жертвы, жертвы, жертвы! Помню, мне лет восемь. Хочется, как другие мальчишки, побегать по улицам и где-нибудь полазить, а я иду домой и сажусь за инструмент, потому что надо.
— Но хоть иногда удавалось?
— Иногда да. И та послевоенная сталинская Москва до сих пор стоит у меня перед глазами. Мой дом, построенный еще до революции, был на 3-й Тверской-Ямской. Трухлявые чердаки, подвалы... А в 1953 году в СССР на свободу по амнистии вышли более миллиона заключенных, и в нашем дворе появились зэки с гитарами. Кстати, один из таких сидельцев потом спас мне жизнь. С крыши сбрасывали льдину, а я стоял и смотрел. Если б тот зэк не подбежал и рывком не оттащил меня в сторону, мы бы с Вами сейчас не разговаривали.
— Зэки с гитарами? Не они ли повлияли на Вашу любовь к рок-музыке?
— Я думаю, нет. Хотя... Знаете, какие-то отголоски все-таки были. Например, в «Литургии оглашенных» есть сцена, когда поет хор заключенных. Причем поет так, что разрывается душа. Это не как сейчас в шансоне, когда люди выходят на сцену и вспоминают лагеря, в которых никогда не сидели. Вот там действительно верилось, дух какой-то был. И наверное, можно считать, что во всем виноваты мои детские воспоминания.
Ну а потом наступило отрочество, в моей жизни появился Арам Хачатурян, который решил, что из меня может что-то выйти, и взял под свое крыло.
— Строгий был?
— Очень! Это был человек, который не прощал разболтанности и требовал полной самоотдачи. Сделать что-то плохо было равнозначно самоубийству, а встречаться с ним мне нужно было каждый вторник. Не поверите, но мне до сих пор снятся кошмары, что я иду к нему с пустыми руками, не написав ничего нового.
— А разве можно писать хорошую музыку без вдохновения? Это же почти как насилие...
— Не можно, а нужно! Другое дело, что из этого мало что может получиться, но писать надо. Болен ли, нет настроения или из-за чего-то переживаешь — переступай через себя и сочиняй. Хачатурян так и говорил: «Когда переживаете — пишите! От этого ваша музыка будет еще лучше». Это как добыча золота: сначала руда, руда, руда, а потом бум — и самородок. Как каторжный труд, которым нужно заниматься и днем и ночью!
— И у Вас все получилось. Скажите, человек написал «Юнону и Авось» и «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты» — наверное, он должен свысока смотреть на современную культуру? На все эти скандалы, на разборки, о которых так часто рассказывают в новостях...
— (Удивленно) Ой, а я не слышал ни о каких скандалах и тем более разборках. Может быть, потому, что настоящих скандалов-то и нет?! Творческих — в хорошем смысле — потрясений? Когда начинаются какие-нибудь околомузыкальные и околотеатральные сплетни на уровне «кто от кого родил и насколько возмутительные песни пишет» — я считаю это обычными желтыми новостями. Вы думаете, раньше такого не случалось?! Случалось, еще как. И не такое бывало, просто об этом никто не говорил!
— Не так давно Вы стали главой Союза композиторов, приняв его с множеством самых разных проблем. Какие из них уже удалось решить и какие — только предстоит?
— В тот момент, когда мне предложили эту должность, я даже не представлял, что происходит в нашей музыкальной жизни. Творчество композиторов почти не освещалось! Теперь моя главная задача — создать там творческую атмосферу, чтобы люди чувствовали себя нужными и им хотелось работать.
Проблема в том, что в реестре профессий нет даже такой должности — композитор. Раньше у авторов шел стаж, была социальная защита; государство обеспечивало их заказами, ставило перед ними задачу создавать высокохудожественные произведения. Может быть, потому от той эпохи нам и достались Мусоргские, Стравинские, Шостаковичи и Рахманиновы, составившие славу русской музыки. Сейчас же почему-то считается, что человек, который пишет, делает это для себя. Так... балуется на досуге от нечего делать. А если и ставятся какие-то задачи, то первым делом — заработать денег.
— Я читала, что когда Вы писали «Юнону и Авось», Вы не думали ни о каких гонорарах. Задевает сегодняшняя коммерциализация искусства?
– Очень. Иногда общаешься с молодым автором, и первое, что он спрашивает: «А сколько я получу? А когда?» И потом предупреждает: «Только сначала деньги, а потом произведение». Ты соглашаешься, платишь, а когда слушаешь, что получилось, приходишь в ужас. И я понимаю, откуда это: это жернова коммерции, которые перемалывают всех и вся. Но ведь нельзя жить по принципу «если вложили деньги — работайте». Какое тогда может быть творчество?!
— А Вы бы пожелали пройти Ваш путь молодым авторам, которые еще только выбирают себе дорогу?
— Это один из самых сложных вопросов. Когда я был молодым композитором, я имел возможность зарабатывать и в театре, и в кино. Сейчас всего этого нет. Выпускники консерваторий, чтобы выжить, вынуждены заниматься преподавательской или редакторской деятельностью. Ждать помощи неоткуда. Если их и просят что-то написать, то за очень маленькие деньги. Хорошо, если у этих ребят есть близкие — девушки или жены, матери, отцы, которые их поддерживают. Которые говорят: «Не думай ни о чем, а просто занимайся любимым делом. Как-нибудь проживем!» А если нет?! Так что самое главное — это верить в человека. Внушать ему, что он все сможет, тогда все получится.
— А как Вы относитесь к тем, кто начинает писать музыку для популярных исполнителей?
– Это значит, что их имя больше никто не произнесет! Это раньше торжественно объявляли: «Музыка Исаака Дунаевского, слова Михаила Исаковского, исполняет такой-то...» Сейчас пропишут где-нибудь в титрах, и на этом все. К тому же это очень унизительно — находиться в рабском положении у других исполнителей. Но деваться некуда.
И тем не менее члены Союза композиторов, а это много больше тысячи человек, не могут жить без своей работы. А наша задача — их поддержать. Я уверен: наступит он, этот момент, когда их музыка будет действительно нужна. Обязательно наступит!
— Вы сказали одну важную вещь: что ушла эпоха Рахманиновых и Шостаковичей. Скажите, а среди нынешних композиторов есть такие люди, чьи портреты когда-нибудь будут украшать школьные кабинеты музыки?
— Вот на это я, наверное, не отвечу. И знаете почему: мне как композитору будет слишком неэтично давать такую оценку, а уж как главе Союза композиторов — тем более. Если я сейчас начну называть какие-то имена, остальные начнут спрашивать: «А я? А как же я?» Люди творческие — они ведь ранимые, поэтому... опасное занятие. Но такие имена есть! И будущее все покажет.
— Тогда о Вас. Когда мы увидим музыкальные фильмы, над которыми Вы работаете последние несколько лет?
— Таких фильмов три. Первый — про Хоакина Мурьету, называется «Дух Соноры». Он получился настолько красочным, что когда я жаловался на тяготы съемочного процесса, все говорили: «Ну да, возможно, но зато в каких местах вы его снимали!» Знали бы они, что все это было сделано в павильонах «Мосфильма». А чего стоят костюмы! Вы не представляете, сколько всего нужно совершить с какой-нибудь рубашечкой, чтобы она стала как будто бы из тех времен — времен Мексики середины XIX века. Но главная особенность этого фильма — в его театральности. Там даже занавес будет, а люди поют и говорят стихами.
Примерно то же самое — с «Литургией оглашенных», главный герой которой, обычный лагерный заключенный, совершает путешествие в мистические миры и переживает события, которые когда-либо происходили в нашей стране.
— Про первые два фильма много писали, а вот про третий — пока нет.
— Он будет называться «Потерянный...» С многоточием. И он как раз о том, о чем мы с Вами сегодня говорили — о человеке, который работает в индустрии развлечений, а ему очень хочется заниматься настоящим искусством. Кстати, среди идей как его представить есть и совсем неожиданные: например, пригласить на сцену живую рок-группу. Экран, на котором мелькают кадры, живые артисты... Будет такое интересное сочетание фильма, концерта и театра.
— Насколько это тяжело — снимать человеку, который прежде всего был и остается композитором?
— С точки зрения технологий это не сложно: камеры сейчас такие, что сами делают довольно художественные картинки. Но если вспомнить количество стрессовых ситуаций! В кино ведь как... Все висит на волоске. Если вдруг что-то происходит и требуется отменять смены, это чревато большими финансовыми потерями. Возможно, такими, что под сомнение будет поставлена судьба всего фильма. А не сделал фильм — сами понимаете: это значит, что придется продавать все свое имущество.
— Помимо кино — Вы хотели дописать оперу «Князь Андрей»...
— Она уже дописана, только не поставлена. Репетиции будут закончены к весне, а представить ее хотелось бы на сцене какого-нибудь заметного московского театра. А главное для меня в ней — это ее герой. Герой Льва Толстого Андрей Болконский, человек, который мучительно ищет свое применение в этой жизни и никак не может найти. Стать героем? Пойти на войну? Да, ему это удается, однако потом выясняется, что этот путь не для него. Найти себя в любви, очаровать Наташу? И здесь поражение: Наташа его предает. Люди мечутся, ищут, разочаровываются. Все это так похоже на то, что происходит с нынешними молодыми людьми!
— Остается только дождаться! Скажите, детские песни Вы пишете? Как когда-то для фильмов про Красную Шапочку и Буратино?
— К сожалению, на это времени уже не хватает. А когда?! Мне надо руководить собственным театром, снимать кино, ставить оперы... Иногда мне кажется, что даже в молодости я никогда не тратил столько энергии, сколько сейчас. Тогда я ее экономил, а сейчас просто выплескиваю. И надеюсь, что все это не напрасно.
